Девять дней назад скончался выдающийся хореограф, легенда отечественной сцены и Большого театра Юрий Григорович. Некоторые коллеги называли его Юрием Грозным, другие считали кумиром и чутким наставником. Каким был Григорович и что происходит в Большом театре — в интервью народного артиста России, бывшего художественного руководителя балетной труппы Большого театра Сергея Филина.
— Насколько активно Григорович участвовал в жизни Большого театра в последнее время, до болезни?
— Я не могу сказать точно, как сотрудничал Юрий Николаевич последние годы, месяцы с Большим театром. Знаю, что после того как убрали «Жизель» в его редакции — спектакль, который шел давно и пользовался большим успехом, — он был очень обижен и расстроен. Не одно поколение артистов выходили в главных ролях этой постановки, которая была достаточно простой, абсолютно лаконичной и понятной любому зрителю, с хорошими танцевальными партиями.
Постановка Алексея Ратманского, заменившая прежнюю, была бы вполне уместна, если бы стала дополнением к уже существующей. На мой взгляд, балет «Жизель» в редакции Григоровича действительно не заслужил, чтобы его посчитали ненужным и заменили.
Юрий Николаевич всегда очень трепетно относился к своим работам. Он за ними следил, после длительного отсутствия всегда приходил, выстраивал картинку, сам прописывал свет, проверял партитуру, чтобы все соответствовало тому, как это было задумано.
Юрий Григорович
— Когда вы в последний раз общались с Юрием Григоровичем?
— Мне кажется, это было по телефону, потому что Юрий Николаевич уже находился на лечении. Один из ярких моментов — это, конечно, в 2017-м, на его 90-летие. Больше всего я с ним общался, когда танцевал. Затем — когда вернулся в театр руководить балетной труппой. Первое, что он сделал, обнял меня и сказал: «Я очень рад, что это именно ты!» Это было так просто и искренне сказано…
Он тогда пригласил меня работать в жюри «Бенуа де ла Данс», мы вместе отбирали заслуженных номинантов и всех, кого нужно отметить и наградить. А затем были пять лет совместной деятельности: до реконструкции Большого театра все спектакли переносились на Историческую сцену, в том числе и балеты Юрия Николаевича — «основное ядро» репертуара, как он говорил. Это была грандиозная работа.
Первый спектакль, которым мы открывали Историческую сцену после шестилетней реконструкции, — балет «Спящая красавица» в новом оформлении Эцио Фриджерио. Постановка приобрела невероятный имперский шик. Все стало помпезно, появились величественные колонны, расписной пол, которого никогда не было прежде. Танцы сохранились, какими они были. Юрий Николаевич сам контролировал весь процесс репетиции.
Следом за «Спящей красавицей» все постановки Григоровича постепенно перешли на Историческую сцену: и «Лебединое озеро», и «Жизель». Были определенные трудности, потому что после реконструкции шахта, которая находится под сценическим пространством, стала глубиной в шестиэтажный дом, усложнилась работа с люками. В большинстве спектаклей Юрия Николаевича. Например, в «Щелкунчике и Мышином короле» Мышиный король исчезает под пол. В «Жизели» из могилы всегда появлялся образ Жизели и как бы потом вновь туда уходил. Были придуманы специальные лифты, которые работали безопасно и очень быстро.
Почему Григорович сначала не дал Родькину роль в «Щелкунчике»
— Какой была ваша работа с Григоровичем?
— Каждый раз или я приходил к нему в кабинет, или он обязательно находил время, звонил и говорил: «Сережа, я подойду, мы обсудим составы исполнителей». Мы вместе с Юрием Николаевичем обсуждали артистов, дебютантов и какие будут новые вводы.
Юрий Николаевич всегда очень тщательно формировал составы, подходя со всех сторон, учитывая характер героев, их талант, эмоциональные данные, подходят ли друг другу исполнители и насколько, как они могут украсить именно его образы в тех спектаклях, которые он создавал. Юрий Николаевич тонко и четко чувствовал эту грань.
Помню, я просил Юрия Николаевича поставить Дениса Родькина в партии Щелкунчика для его премьерного дебюта. Но Григорович категорически отказался. Он пояснил так: «Он слишком высокий. Хочу, чтобы все-таки это была кукла. Не хочу такого высокого Щелкунчика. И к тому же он у меня танцует Спартака, и танцует его прекрасно. Вот пусть Спартака и танцует».
Спорить было неправильно. Я никогда не позволял себе этого, потому что Юрия Николаевича можно было только убедить, причем действием, и он сам был должен прийти к решению, принять его и озвучить.
Через некоторое время он позвонил мне и сказал: «Сережа, я прошу поставить вас в партию Щелкунчика Дениса Родькина». На что я, улыбнувшись в трубку, ответил: «Я очень рад. Спасибо вам большое».
Но убедить его удавалось не всегда. И в таком случае он говорил: «Если будут жаловаться, вали все на меня!»
Денис Родькин
«Григоровича бесконечно любили и боялись до дрожи в коленках»
— Много разговоров ходило по поводу того, что он был очень суров и даже временами деспотичен, это так?
— У Юрия Николаевича была такая особенность. Он приглашает артиста в труппу, знает, что он есть. И если ему кто-то пришелся по душе — это навсегда. Если он тебя взял вот так, знаете, двумя пальцами ущипнул за щеку, прихватил и потряс, посмотрел в глаза, то это означало, что его любви к тебе нет предела — ты его артист, он тебя любит.
И вот здесь было самое главное — ни в коем случае не допустить того, чтобы он в тебе разочаровался. Чтобы ты своим поведением, какой-то неряшливостью, нелепостью или глупостью чаще всего не изменил его мнение о себе. Ты работаешь, делаешь все, даже если это не так, даже если ты ошибся, оступился, если это неудача, он все равно в тебя влюблен, всегда знает, что ты есть, будет давать тебе играть в своих спектаклях и доверять, потому что он такой, он так решил.
Но если Юрий Николаевич не увидел тебя — бесполезно: можно просить, умолять, но это «нет». И, конечно, если ты его однажды сильно обидел или подвел — вот тут он бывал суров.
Я пришел по его приглашению в труппу балета Большого театра в 1988 году. Это была огромная настоящая театральная семья. Григоровича бесконечно любили, очень уважали и боялись просто до дрожи в коленках. Не потому, что от него исходила какая-то угроза, опасались потерять его доверие и расположение.
Вспоминаю первые гастроли, это было начало 90-х, во Франции, мы танцевали в Париже и переехали в Лион, где утром должна была состояться генеральная репетиция балета «Ромео и Джульетта». Мне было 21 или 22 года. Юрий Николаевич уже тогда мне доверял и очень любил. Я танцевал партию Париса. Из-за того, что я был молодым и помимо балета хотелось еще чего-то, я проспал эту генеральную репетицию.
Когда во время выхода Париса на сцене никто не появился, Юрий Николаевич очень громко и сердито закричал в микрофон: «Что происходит? Где Парис? Я хочу знать, где Парис и кто это!» Ему, видимо, тихо сказали: «Юрий Николаевич, вы понимаете, Париса нет, а Парис — это Сергей Филин, нет двух артистов — Сергея Филина и еще одной балерины». Я не буду называть ее фамилию. На что Юрий Николаевич ответил: «Ну, и ничего страшного! Дело молодое, и без них справимся. Продолжаем!»
Вот если бы это был кто-то, к кому он относился иначе, это был бы страшный скандал. Я даже представить себе не могу, что бы это было! Я потом подошел к Юрию Николаевичу, повинился. Все честно ему сказал, как есть. Он ответил: «Ну, дорогуша, я очень надеюсь, что сегодня вы станцуете прекрасно и больше это никогда не повторите». «Больше — вообще никогда!» — пообещал я. Он сказал: «Нет, пусть это повторится, и не один раз, но только чтобы вы больше не опаздывали на работу».
— Можно ли было с ним поспорить? Или все было абсолютно беспрекословно?
— Юрий Николаевич вызвал меня к себе в кабинет и сказал: «Дорогуша моя, идите работайте. У вас через месяц будет премьера, вы будете танцевать Спартака».
Я говорю: «Юрий Николаевич, спасибо большое. Но я не буду танцевать Спартака». Он сидел в кабинете, что-то там писал и, не поднимая на меня глаз, продолжил: «Дорогуша, вы знаете, вы будете танцевать Спартака, вам нужно просто пойти и начать работать».
Я настаивал: «Вы знаете, Юрий Николаевич, я вам бесконечно благодарен за доверие, но я не буду танцевать Спартака, потому что не чувствую, что я Спартак». Он поднял голову, посмотрел и сказал: «Чувствовать и решать, кто тут Спартак, а кто нет, буду я. А вы идите работайте. Чувствует он! Я вам сказал: у вас через месяц премьера». Я стою. Он говорит: «Все, вы свободны».
Я в ответ: «Правда, вы не обижайтесь на меня, но я не буду танцевать Спартака, потому что Спартак — это лидер, который склоняется на одно колено, поднимает вверх руку и ведет всех за собой. По своей внутренней силе, физической натуре, грандиозному образу, мощи он должен быть несгибаемым лидером.
Когда я вижу перед собой таких артистов, как Ирек Мухамедов, Владимир Васильев, Юра Васюченко, планка образа Спартака становится недостижима. А вот если бы вы разрешили мне сделать роль Красса, я бы с большим удовольствием ее попробовал станцевать».
Юрий Николаевич, не подняв глаз, снова что-то записав, сказал: «А вот Красса я вам не дам». Я спросил: «Почему?» Он ответил: «Потому что у вас злости нет». И после паузы уточнил: «Я имею в виду, что в жизни, может быть, вы самый злой человек и никого злее в природе не существует, но сценической у вас нет. Поэтому я вам говорю: Красса я не дам, все, хватит, идите работайте, у вас через месяц премьера».
Я ушел, и, конечно, Спартака я не репетировал и не танцевал, но Красса он мне так и не дал. То есть я не выполнил его просьбу, а он, соответственно, мою. Честно говоря, я был почти уверен, что моя работа с Григоровичем на этом закончилась и больше никакой вот такой доброй взаимосвязи у нас не будет.
Я подумал, что, наверное, совершил самую большую глупость и разрушил его доверие ко мне. Но я вам должен сказать, что Юрий Николаевич оказался гораздо мудрее, и он давал мне все спектакли один за другим, абсолютно другие роли: принца в «Лебедином озере», Жана де Бриена в «Раймонде», балет «Спящую красавицу», и моей партнершей была Надежда Павлова.
Это был совершенно фантастический дебют, после которого Юрий Николаевич вызвал меня к себе и сказал: «Дорогуша мой, мы вручаем вам премию „Бенуа де ла Данс“». Я сказал: «Да вы что, Юрий Николаевич? Я не заслужил. Да нет, мне еще рано. Я еще ничего особенного не сделал». На что он ответил: «Дорогуша, рано или поздно и кому что вручать — это я решаю. Поэтому вы получите премию за принца, которого вы станцевали недавно в „Спящей красавице“ вместе с Павловой. Но я бы хотел, чтобы на „Бенуа де ла Данс“ вы станцевали не „Спящую красавицу“, а фрагмент из второго акта балета „Баядерка“».
Я ответил: «Юрий Николаевич, я же не танцевал балет „Баядерка“!» Григоровича это не убедило: «Вот поэтому я вам и говорю — идите и работайте! Вы будете танцевать Солора из балета „Баядерка“, фрагмент классического па-де-де из второго акта. С чем я вас и поздравляю».
— Лично я была уверена, что Григорович перейдет 100-летний рубеж…
— Вы не поверите, что совсем недавно мы все говорили: «Наш дед, Григ, точно переживет Моисеева (балетмейстер Игорь Моисеев дожил до 101 года. — NEWS.ru). Тогда мы еще не подозревали, что скоро случится страшное…
В самом конце апреля мы отмечали праздник — Международный день танца, и о Григоровиче почти никто не вспомнил. И вот он ушел, и теперь о нем везде, по всем каналам. Ну неужели для того, чтобы тебя помнили, надо умереть? Григорович всегда так говорил. Однажды я подвозил его на своей машине, мы ехали вдвоем, беседовали о многом. Он тогда сказал: «Для того чтобы тебя полюбили, надо умереть. И чем быстрее, тем лучше. Притом полюбят даже те, кто ненавидел всю жизнь».
Сцена из балета П. И. Чайковского «Спящая красавица» в постановке Юрия Григоровича
«Что касается Большого театра — это борьба за власть»
— Почему Большой театр все время сталкивается со скандалами?
— Юрий Николаевич всегда говорил: «Театр никак не отличается от нашей сторонней жизни, это и есть наша жизнь, и она никаким образом не отделяет театр от тех проблем и всего, что нас окружает. А что, этого не происходит в политике? Или в науке? В медицине, спорте? Все то же самое». Наша жизнь, которую все проживают, тесно связана с той или иной профессией, в которой мы существуем.
Григорович рассуждал: «Я руководитель хороший или плохой? Не бывает хороших и плохих руководителей. Бывают те, кто доволен, и те, кто недоволен. Я не назову вам ни одной труппы мира, в которой все как один были бы довольны своим руководителем.
Такого в природе не бывает! Да, я стараюсь много работать ради результата, ради одного общего дела. Нравится это кому-то или не нравится, но я такой. Я вижу это так. Если люди это принимают, я очень рад, если это кому-то не нравится — к сожалению, я здесь ничего сделать не могу».
А что касается непосредственно Большого театра, прежде всего это объект колоссального притяжения и внимания, это борьба за власть.
— Сейчас много говорят о высоких ценах на билеты в театр, в том числе на балет, как вы к этому относитесь?
— Плохо к этому отношусь. Разные зрители должны иметь возможность попасть в театр. Давайте скажем честно, что поход в Большой — это событие. Не рядовое регулярное посещение. Иногда это совмещается с важным мероприятием в самом театре: дебютом, премьерой, торжественным концертом. Многие сегодня, например, уже не любят в свой день рождения посещать рестораны, а хотят пойти в театр.
— Какой зритель сегодня приходит в Большой театр?
— Для большинства людей Большой театр — это мечта увидеть лучший в мире балет, или, может быть, услышать лучшую в мире оперу, или же сделать самую красивую фотографию на фоне люстры, занавеса. Поэтому на билете должно быть написано: «Добро пожаловать в Большой театр России!»
Читайте также:
Это как свадьба богов: сколько стоит праздник премьера Большого театра
«Я знаю, что такое счастье»: Юсиф Эйвазов о карьере, личной жизни, Карабахе
«Манила атмосфера кулис»: дочь Басилашвили о бабушке и родителях
