130 лет назад на свет появился Виктор Шкловский — писатель, сценарист и теоретик искусства, научивший коллег по цеху видеть необычное в рутине вех и сюжетов. Его судьба была полна крутых поворотов, зачастую вступающих в конфликт и игру со своим суровым временем. Но будучи детищем революционной эпохи, он не только стал своего рода Менделеевым для литературы, но и предвосхитил многие социально-культурные феномены XX века. NEWS.ru вспоминает биографию Шкловского.
Облучённый энергией революций
На белый свет Виктор Борисович появился 24 января 1893 года в Петербурге, в русско-еврейско-немецкой семье интеллигентов. Он был четвёртым — младшим — ребёнком. Остальным не довелось прожить «долгую счастливую жизнь». Самый старший из Шкловских — Владимир, специалист по французскому языку и православный богослов — был расстрелян в 1937-м, Николая, как правого эсера, постигла сия участь ещё в 1918-м, сестра Евгения скончалась в Петрограде во время Гражданской войны, не дожив до 30 лет. Погиб и сын Виктора Борисовича — он умер на фронтах Второй мировой войны весной победного 1945 года.
Младшему брату Виктору повезло больше всех. Он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета, сошёлся с известными в будущем деятелями авангарда и вошёл в историю как теоретик, полемист и создатель своего «телеграфного стиля», у которого появилось множество эпигонов как в России, так и за рубежом.
Молодые годы Шкловского были полны далеко не только литературной работы. С началом Первой мировой он ушёл в армию, служил в школе броневых офицеров-инструкторов, участвовал в Февральской революции, воевал, был ранен, получил Георгиевский крест из рук Корнилова. Казалось бы, с такой биографией после октября 1917-го в России ему была уготована не самая завидная участь, но судьба распорядилась иначе.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
Вернувшись в начале 1918 года в уже большевистский Петроград, будучи эсером, участвовал в заговоре против советской власти, а когда ЧК раскрыла его, сбежал в Саратов, где скрывался в местной психлечебнице, потом махнул в Киев, вернулся, добился аудиенции у Максима Горького, который тогда ещё воспринимался не как главный советский писатель, а скорее как литературный правозащитник, хлопотавший перед диктатурой пролетариата о коллегах по цеху.
«Буревестник революции», как сегодня бы сказали, оказал содействие и даже предоставил своему протеже свою петроградскую квартиру. Шкловский начал преподавать теорию литературы, а в 1920 году стал профессором Российского института истории искусств, активно печатался, выпустил книгу воспоминаний «Революция и фронт».
В начале 1922 года Шкловский, опасаясь ареста, бежал в Финляндию, затем поселился в Берлине, где написал книгу «Zoo, или Письма не о любви», основанную на частично вымышленной, частично реальной переписке с Эльзой Триоле, сестрой Лили Брик и будущей женой французского поэта Луи Арагона. Последнее, 30-е по счёту письмо Шкловского, впрочем, было адресовано не подруге, а ВЦИК СССР. И оно было своего рода покаянием:
Я не могу жить в Берлине.
Всем бытом, всеми навыками я связан с сегодняшней Россией. Умею работать только для неё.
Неправильно, что я живу в Берлине.
Революция переродила меня, без неё мне нечем дышать. Здесь можно только задыхаться.
Горька, как пыль карбида, берлинская тоска. Не удивляйтесь, что я пишу это письмо после писем к женщине.
Я вовсе не ввязываю в дело любовной истории.
Женщины, к которой я писал, не было никогда. Может быть, была другая, хороший товарищ и друг мой, с которой я не сумел сговориться. Аля — это реализация метафоры. Я придумал женщину и любовь для книги о непонимании, о чужих людях, о чужой земле. Я хочу в Россию.
Всё, что было, — прошло, молодость и самоуверенность сняты с меня двенадцатью железными мостами. Я поднимаю руку и сдаюсь.
Впустите в Россию меня и весь мой нехитрый багаж: шесть рубашек (три у меня, три в стирке), желтые сапоги, по ошибке вычищенные черной ваксой, и синие старые брюки, на которых я тщетно пытался нагладить складку.
В 1923 году он вернулся в СССР, сблизился с Владимиром Маяковским, Осипом Бриком, Алексеем Кручёных и другими литературными деятелями, создав вместе с ними одну группу «Левый фронт искусств». Это было одно из самых авангардных и марксистски принципиальных объединений 1920-х, с которым сотрудничали наиболее значимые для советского искусства деятели, причём не только литераторы, но и кинорежиссёры Сергей Эйзенштейн, Лев Кулешов и Дзига Вертов, фотограф Александр Родченко, архитекторы-конструктивисты братья Веснины, Моисей Гинзбург, Георгий Орлов и многие-многие другие работники самых разных сфер.
В 1930-е Шкловский участвовал в написании коллективной книги про строительство Беломорско-Балтийского канала, занимался литературной критикой и теорией.
Помимо литературы, он работал и в области кино, принял участие в создании 35 фильмов. Большинство из них пришлось на 1920-е, пока в стране не началось замораживание революционных процессов, Шкловский находился в зените культурной славы. Но некоторые сценарии использовались в 1960–1970-е, как, например, экранизация одноимённой повести Льва Толстого «Казаки» или фильм о полярных экспедициях «Баллада о Беринге и его друзьях».
В послевоенные годы Шкловский углубился в теорию кино. В 1973 году он написал большую книгу про Сергея Эйзенштейна. Но в брежневские времена на фоне застоя в СССР про авангардистский контекст 1917-го забыли, поэтому Виктор Борисович тот период жил эдаким странным революционным динозавром, свидетелем века, к которому интерес проявляли больше на Западе. Там в конце 1960-х в плане искусства и вовлечения масс в политику происходило нечто отдалённо похожее на то, что было в России в 1920-е. Пережив многих своих соратников и критиков, он с биографией бывшего антисоветчика уцелел в кровавом водовороте Большого террора и скончался в декабре 1984 года в возрасте 91 года.
Он как бы подтверждает старое наблюдение, что кто пережил ужасы ХХ века — тот уж будет жить долго, облучённый энергией трёх революций, — вспоминал о Викторе Борисовиче писатель Дмитрий Быков (признан в РФ иностранным агентом).
По его словам, Шкловский — это «не столько строитель, сколько разрушитель систем (в частности, ненавистник удручающе хрестоматийного исторического подхода к литературе); не столько созидатель стройных учений, сколько великий провокатор, привыкший будить мысль и разбрасывать направо-налево гениальные намёки».
Самые главные, по словам писателя, книги Шкловского — это помимо упомянутой «Zoo, или Письма не о любви», «Третья фабрика», «Сентиментальное путешествие», «Жили-были», написанный в соавторстве с Всеволодом Ивановым фантастический роман «Иприт», биографические работы, посвящённые писателю Матвею Комарову, художнику Павлу Федотову, путешественнику Марко Поло, учёному Константину Циолковскому, создателям русского ополчения Кузьме Минину и Дмитрию Пожарскому. Отдельно стоит отметить многократно переизданную краткую биографию Владимира Маяковского и книгу из серии ЖЗЛ про Льва Толстого.
Важное значение имеют теоретические трактаты Шкловского «Искусство как приём», «Гамбургский счёт» (именно после выхода этого текста соответствующее выражение стало крылатой фразой, вошедшей в общеупотребительный оборот), «Сюжет как явление стиля», «Развёртывание сюжета», «Тетива», «Материал и стиль в романе Толстого «Война и мир» и «Энергия заблуждения». Вообще, эта сторона его работы — одна из главных, и о ней надо рассказать более подробно.
Ремесло писателя и ремесло сапожника
На рубеже революционного 1917-го Шкловский вместе с коллегами создал Общество изучения теории поэтического языка (ОПОЯЗ) — объединение формалистов, с которыми его имя связывали в последующие годы. Как отмечал Лев Троцкий в своей книге «Литература и революция», «объявив сущностью поэзии форму, эта школа свою задачу сводит к анализу <...> свойств поэтических произведений, подсчёту повторяющихся гласных и согласных, слогов, эпитетов». Там же он называл Виктора Шкловского «первым химиком искусства».
Виктор Шкловский — теоретик футуризма, в то же время глава формальной школы. По его теории, искусство всегда было творчеством самодовлеющих чистых форм, а футуризм это впервые осознал. Таким образом, футуризм есть первое в истории сознательное искусство, а формальная школа есть первая научная школа искусства. Усилиями Шкловского — заслуга не маленькая! — теория искусства, а отчасти и само искусство из состояния алхимии переведены наконец на положение химии, — писал Троцкий.
В 1916 году Шкловский изобретает термин «остранение», который появился благодаря опечатке. На самом деле он был должен писаться как «остраннение» — то есть делание странным привычное. Так он на примере оперы «Война и мир» по одноимённому произведению Льва Толстого обозначил драматургический приём, используемый для того, чтобы вывести читателя «из автоматизма восприятия». Говоря простыми словами, этот эффект сводится к тому, чтобы с неожиданной стороны взглянуть на привычные вещи, если угодно, деконструировать стереотипы.
Впоследствии этот приём развил германский драматург, создатель эпического театра Бертольд Брехт в своей теории «очуждения», когда важно «просто лишить событие или характер всего, что само собой разумеется, знакомо, очевидно, и вызвать по поводу этого события удивление и любопытство».
По сути, формалистическое учение Шкловского стало предвестником не только Брехта и его многочисленных учеников, но и всего мирового направления структурализма в разных областях знаний — от искусства до политической философии. Сюда можно отнести и французскую новую волну с фильмами Жан-Люка Годара, и изыскания журнала Tel Quel Филиппа Соллерса, и структурализм Луи Альтюссера, Этьена Балибара и Никоса Пуланзаса со товарищи, и ещё целую массу социально-культурных явлений.
Наследием Виктора Шкловского восхищается современный русский писатель Евгений Бабушкин: «Я пихаю его в каждую лекцию. Есть авторы умней. Но только с ним мы сквозь век разговариваем. И в своей смелости, и в своей трусости он для меня человек образцовый. И эмигрант образцовый — помучился и вернулся. Его „Петербург в блокаде“ — крохотный текст, по которому можно научить всей журналистике. „Zoo“ — самая нежная и самая задротская любовная переписка в истории. „Сентиментальное путешествие“ — лучший текст про эпоху. Но я люблю его письма внуку».
В этих письмах внуку Никите Шкловский признавался, что хоть жизнь уже прожита, жадность к ней не проходит: «Очень прошу тебя, постарайся за меня досмотреть жизнь. Береги себя, мой дорогой, самый дорогой в мире мальчик и человек».
Время течёт, изменяется и задаёт нам другие вопросы. И я не буду рассказывать, что в моей молодости яблоки были крупнее и слаще, чем сейчас. Я скажу одно: что яблоки падали по закону Ньютона, зрели от солнца, люди были счастливы и несчастливы. Они по-разному жили и по-разному были нужны. И почти у всех людей, которых я знал, я знал моменты счастья и несчастья. Вот то, что мы называем вариантами, это попытки понять время, понять, какой вопрос задало тебе время. Не для себя, а для него и для других, — вспоминал Шкловский прожитое.
Время революций, бурь и натиска невозможно без таких людей. Без тех, кто видит новое в каждом миллиметре окружающего пространства, транслирует и систематизирует его. В периоды общественных упадков и отливов они превращаются в дальнозорких затворников-мечтателей, отшельников и наблюдателей. Судьба Шкловского это показала даже несмотря на то, что он не всегда вписывался в изгибы времени, говоря: «Я ни к кому не иду на службу, но хочу присоединяться к толпе просто работающих людей, ремесло писателя не даёт человеку большего права на управление думами людей, чем ремесло сапожника».