2 сентября в московском Доме кино состоялась премьера фильма «Анархия» по скандальному спектаклю театра «Современник» в постановке Гарика Сукачёва. В течение 10 лет Михаил Ефремов и Дмитрий Певцов рассказывали со сцены о жизни постаревших рокеров, ругались матом и заворачивались в американский флаг, но ряд трагичных событий внезапно закончил показы. Теперь Сукачев решил обессмертить скандальный спектакль фильмом «Анархия». NEWS.ru встретился с известным музыкантом и режиссером и поговорил о киноверсии спектакля, об искусстве и политике, о судьбе Михаила Ефремова и, конечно, о военной операции на Украине.
«Когда шёл спектакль „Анархия“ в театре „Современник“, после окончания первого акта на сцену вышел Серёжа Гармаш и сказал: „Дорогие друзья, скончалась Галина Борисовна Волчек“»
— Если я правильно посчитала, то спектаклю «Анархия» в этом году исполняется 10 лет. Почему вы захотели сделать фильм на основе спектакля? И чем он будет отличаться от сценической версии?
— Да, все верно. Я постараюсь сначала ответить на вторую часть вопроса, а потом на первую. Мне кажется, современному зрителю скучно смотреть телеспектакль. Сейчас это не очень популярно, особенно среди молодёжи. В силу того, что мир изменился, появился интернет, разные СМИ, другие средства донесения художественных произведений, просто смотреть съемку спектакля по телеканалу «Культура» может только такой старорежимный дедок, как я. Да и лично мне сейчас неинтересно просто снять и выпустить так, как это снимали когда-то.
Но изначально кинематографичное будущее для спектакля определил сам материал. В «Анархии» есть флешбэки, которые мы снимали с Владом Опельянцем. Это воспоминания главных героев. В спектакле они появляются на экранах старых разбитых телевизоров, а здесь просто смонтировано как кино.
А сделал я это для того, чтобы спектакль остался на память публике. К тому же я надеюсь, что меня ожидает небольшой прокат в нашей стране. По крайней мере, мы ведём сейчас такие переговоры, и пока они очень успешны. Может быть, 10–20 городов увидят этот фильм.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
— То есть это будет кинопрокат, а не онлайн-платформа?
— Онлайн-платформам мы пока ничего не собираемся отдавать. Я не знаю, возьмут ли. Скорее всего, да. Но им придётся многое запикивать. А кинопрокат — замечательная вещь. Во-первых, кино должно хоть как-то пожить на экране. А во-вторых, все мы любим ходить в кино. Я хочу, чтобы картину увидело большое количество людей. Фильм делался для большого экрана, а не для планшета или экрана смартфона.
— Съёмка какого года легла в основу киноверсии «Анархии»?
— Самый последний спектакль. Это была удивительная история. Во-первых, все произошло благодаря Галине Борисовне Волчек. Людей такой отваги, как она, в искусстве, тем более в зависимом репертуарном театре, очень немного. Пьесу Майка Пеккера «Анархия» нашла Евгения Кузнецова, которая тогда была заведующей литературной частью театра «Современник». А когда я встретился с Галиной Борисовной, то был совершенно потрясен: она хотела, чтобы я ее поставил. Притом что ее очень смущала пьеса. К тому же в то время появились всякие православные активисты. Ходили вокруг театров, обоссывали все. По сей день это мракобесие продолжается. Люди приходят на выставку к художнику и заливают картины мочой. Это сейчас уже появились определенные законы, а 10 лет назад была еще полная видимость свободы в искусстве.
Если бы мне было столько лет, сколько Галине Борисовне, да к тому же, если бы я занимал такой пост, как она, то точно хорошо подумал бы, ставить такой спектакль или нет. А она мне сказала: «Давай». И я был потрясён. Даже не думал, что она даст мне малую сцену. Но потом, закуривая очередную сигарету, — Галина Борисовна много курила — сказала: «Нет, нет, давай на большую». Я поразился еще сильнее. Сказал, что погуляю дней 10 по большой сцене и все заново придумаю.
Удивительная штука в том, что все началось с Галины Борисовны и закончилось с ней. Когда шёл спектакль «Анархия» в театре «Современник», после окончания первого акта на сцену вышел Серёжа Гармаш и сказал: «Дорогие друзья, скончалась Галина Борисовна Волчек». Меня не было в театре, потому что у самого был концерт в Питере. Но я организовал в этот день съемку. И все это осталось, представляете? Артисты, конечно же, сыграли второй акт и вышли потом на несколько слов. А после этого театр закрылся на пандемию. Хотя потом был еще один спектакль, «Анархия», и после него уже все.
Я не верю в случайности. Я верю только в закономерности. Просто назначил дату, поговорил с артистами и сказал, что хочу снимать кино. В пандемию было невозможно ничего доснимать, меня просто не пускали в театр на досъемы. А хотелось сделать хорошо. В общем, это такая долгая история.
«Начиная с 1986 года по сегодняшний день обо мне пишут в СМИ. Но более 90% того, что вы обо мне читаете, ложь»
— Но она очень важная в контексте времени.
— Конечно же. Искусство — вещь историчная. Так или иначе оно живёт хоть какое-то время после того, как автора уже нет на земле. Искусство как вселенная. Мы не знаем его начала и конца. Я это тоже понимаю, потому что занимаюсь им всю жизнь. Наверняка кому-то спустя много лет пригодится наш фильм. Мне же помогают разные формы искусства, которым десятки и сотни лет, когда я работаю над чем-то новым.
— Получается, искусство — это вечный поиск?
— Совершенно верно. Это, пожалуй, и есть моя главная мотивация. Я не из тех ребят, которые хотят, чтобы их спектакль шел по 30–40 лет на сцене. Рано или поздно настал бы эмоциональный финал. Спектакль перестал бы дышать. И мне самому пришлось бы сказать: «Всё, мы больше не играем». Однако произошли трагичные события: смерть Галины Борисовны, авария Михаила Ефремова, смерть человека, заключение в тюрьму...
— Такие вещи невозможно предугадать. Ваш спектакль был эпатажный, а теперь, наверное, может вызвать реакцию даже более острую, чем тогда. Там пьют, ругаются матом, герой Ефремова заворачивается в американский флаг. Вы оставили всё в фильме? Не боитесь, что ваш его назовут безнравственным, провокационным?
— Меня это, откровенно говоря, совсем никак не интересует. Вот и всё. Я знаю, что люди разные. У каждого своя голова на плечах, поэтому такого рода прогнозы делать для самого себя — абсолютно бессмысленная штука. В силу того, что публика в разных городах совершенно разная. Москва может с восторгом принять какую-то работу, а Новосибирск — наоборот. Но все это неважно. То, что сегодня или завтра кто-то запретит, меня совсем не интересует. Это применительно и ко мне тоже. Начиная с 1986 года по сегодняшний день обо мне пишут в СМИ. Но более 90% того, что вы обо мне читаете, ложь.
— Это много.
— Конечно, но пресса так живёт. Привыкнуть к этому никак нельзя. Да, тебя оскорбляют, обижают как человека, но у каждой медали — две стороны. Человек и та чепуха, которую про него пишут, — совершенно разные вещи. Обращать на это внимание не стоит. Это обратная сторона славы, известности, вот и всё. Я всегда говорю студентам: «Мальчики и девочки, если вы хотите состояться в профессии, то должны понимать, что помимо уважения, обожания, любви публики, в 10 раз больше вы будете получать несправедливые обвинения в ужасающей лжи. Вас будет окружать чёрная и неприкрытая зависть. Если вы готовы к этому, то будете хорошими артистами, художниками, музыкантами. Успех всегда сопровождает всё перечисленное. Ну напишут, что алкоголик, пьянь, пэтэушник Гарик Сукачев опять снял какую-то похабщину. Это не имеет никакого значения.
— С ухода Галины Борисовны прошло три года. Театр просто замер. Вы следите за тем, что происходит?
— Конечно. Мне трудно оценивать чьи-то решения. Поэтому посмотрим, что будет дальше. Меня немножко смутило скорое назначение Виктора Рыжакова. Я совсем не знал, кто это. И до сих пор, честно говоря, не очень знаю. Знал только, что он работал на руководящей должность в Центре им. Мейерхольда, но ни одной работы я его не видел. Мне это почему-то напоминало «Гоголь-центр» № 2. Как-то эмоционально напомнило.
Притом что «Гоголь-центр» Кирилла Серебренникова — это совсем не мой театр. Но я с большим респектом отношусь ко всему, что он делает. Мы вообще разные люди, но Кирилл — огромный мастер. Поэтому мне всегда было интересно наблюдать за его проектами. Но такой театр совершенно не соответствует духу «Современника». Может быть, это взгляд старого пердуна, а вот на ваш взгляд это, наоборот, соответствует «Современнику». Конечно же, такие люди, как Галина Борисовна или Олег Павлович Табаков, который создал нашу любимую «Табакерку», были колоссальными личностями. Но они ушли.
— Мне кажется, во главе любого театра должен стоять именно такой вождь, который и объединит всех вокруг себя. И в этом смысле решение о худсовете вызывает большие вопросы.
— Да, «Современник» — это прежде всего семья. Всё по-домашнему, трепетно. Когда Галины Борисовны не стало, всё это ушло вместе с ней. Посмотрим, что будет дальше, но, мне кажется, везде сейчас такая ситуация.
«Как я был с родиной, так с ней и остался... Это не хотение, это обязанность»
— За последние полгода с начала специальной военной операции многое изменилось в России и в мире. Политическая ситуация отразилась и на музыкальной индустрии. Как это сказалось конкретно на вашей деятельности? Повлияло ли на концерты, гастроли?
— Нет.
— Совсем?
— Абсолютно. Мне не хочется уходить в какие-то дерби и говорить банальные вещи, но ничего экстраординарного не происходит. И, соответственно, как только кто-либо из людей начинает выражать свою точку зрения в такие времена, наступает реакция. То, о чём вы говорите, запрет концертов — это относительная вещь. Запрещает не власть, власть их запрещала только, когда я был молодым парнем.
Давайте приведу наглядный пример. Например, у вас есть клуб. А я — директор какой-то группы, которая сделала заявление, не соответствующее тому, что сейчас происходит. Об этом тут же написали журналисты. На основании закона моего артиста вызвали в отделение полиции, чтобы он написал объяснительную. Но клуб — это ваша частная территория. Журналисты уже всё написали, горлопаны уже всё наорали, бабушки с семечками уже кричат у подъезда: «Проститутка». Вот эта вся хренотень уже происходит.
Я прихожу к вам и говорю: «Слушай, у нас тур, я хочу у тебя в клубе сыграть». На что вы мне говорите: «Я уверена, что ни один твой концерт продам. И билеты еще в три раза дороже выставлю. Особенно сейчас, но ты же видишь, что происходит?» Мой артист будет песенки петь, а придут четыре мудака в зал с банкой мочи и плеснут на сцену. Вот и все, концерт закончен, менты приехали, пресса опять налетела. А у вас муж, дети, мама, папа. Вы не будете так рисковать. А то потом Соловьёв начнёт орать, что вы сделали провокацию против страны. И так далее. А потом скажете: «Дорогой мой, я очень люблю Юру Шевчука. Но выступать он не будет». Поверьте, нет никаких списков и запретов сверху.
— Люди сами первыми напишут донос?
— И потом въедут на вашу квартиру, на вашу дачу, на вашу должность. Хорошо, если не въедут в вашу квартиру, но въедут в следующую.
— Считаете, что такое было всегда или в моменты обострения политических конфликтов?
— Все обостряется в такие времена. У нас получается такой социологический разговор. Мы можем два часа говорить, но не охватим даже трети. Просто такое время. Вы в нём не жили. На моей памяти прошла не одна война. Сначала Афганская, потом первая Чечня, вторая, терроризм, перестройка, распад СССР. Я только себя перечисляю, а если перечислить еще моих родителей, то будет больше. Нельзя говорить — что-то более или менее страшно. Всегда страшно. Сейчас над нами нависла угроза, перед которой мы и весь мир никогда не стояли. Все это понимают.
— Угроза Третьей мировой войны?
— Безусловно, она идёт очень давно. Но, как все войны, дело в экономике. В этом противостоянии жили мои родители, видели ваши бабушки и дедушки. Не дай бог, пройти это всем нам, и вам в том числе. Очень хочется, чтобы этого не было. Но всё, что должно было произойти, произошло. Я говорил об этом три года назад. Не нужно быть умным, чтобы это замечать. Все происходящее — это следствие закономерных действий.
— Сейчас от музыкантов, артистов, медийных фигур ждут четких высказываний о СВО, и ответ фактически определяет будущее этих людей. Вы чувствовали потребность высказаться?
— Я всё уже высказал и снял ролик.
— Почему вам важно было сделать кавер на песню «Я остаюсь» Анатолия Крупнова?
— Все люди без исключения находились в полном раздрызге и в поиске некоего внутреннего определения, как дальше жить со всем. Для меня это никаких вопросов не вызывает. Хоть я и говорил, что у искусства нет никакой задачи, отчасти это правда. Всё-таки какая никакая есть. У человека, который существует в искусстве, есть определённые обязанности. Перед людьми, перед публикой, которая его любит, или перед людьми, которые прислушиваются к тому, что он говорит. Я здесь совершенно не главный, а главное — огромная страна, в которой живёт 146 миллионов человек.
Я русский. Это моя родина. Я родился здесь, здесь вырос. Я — часть этого всего. И это не случайность, а закономерность. Я говорю вещи, которые кое-кому важны. Кто-то это принимает, кто-то нет. Но многие относятся к моим словам очень серьезно, для них это что-то значит. А если для них это что-то значит, то становится частью жизни. Значит, и я часть их жизни. А они — часть моей. А это же круто! Поэтому мне пофиг вообще. Я русский в любые моменты. Как я был с родиной, так с ней и остался. В какой бы момент, что бы ни было, что бы про неё ни говорили. Это не хотение, это обязанность. Я обязан.
Меня крестили в три месяца. Отец был партийный, а мама втихаря отнесла меня в церковь. Стал ли я православным христианином? Нет, не стал. Я не церковный человек, а агностик. Вот внутреннюю обязанность, которую на меня повесили в три месяца вместе с крестиком, я ощущаю. Как бы я ни относился к православию, мне его мама надела на шею в три месяца. А она меня на божий свет родила.
Но это я так отношусь, а каждый относится к жизни по-разному. Кто-то себя ставит выше всего мира, кто-то — ниже. Кто-то живет как часть это мира, как молекула. Вот я из этих, которые молекулы. Я — молекула.
«Я уверен, что эта трагедия только обогатит человека такого масштаба, как Михаил Олегович»
— Мы действительно такие маленькие в гигантском мире, но происходящие даже с такими молекулами может сыграть колоссальную роль в жизнях других людей. Я говорю о трагедии с вашим близким другом, актером Михаилом Ефремовым. Как вы это пережили?
— Тяжело, потому что это мой близкий друг.
— Вы сейчас общаетесь?
— Конечно, я ездил к Мише и ещё поеду.
— Я слышала, он собирается делать тюремный театр, как думаете, хватит ли у него сил?
— Это невозможно... Дело в том, что помимо своей основной работы, а в лагерях все работают, Миша сделал конкурс с зеками. В интернете можно найти видео его небольшого эссе по Достоевскому. В июне он сделал короткометражку, сценарий для которой сам написал. А потом вторую маленькую работу на пять минут сделал по Шекспиру «Гамлета» для конкурса. Может быть, ещё что-то делает. Для конкурса «Калина красная».
— Думаете, у него будут силы вернуться на сцену и в творчество?
— Учитывая, что мы ничего больше делать не умеем, то безусловно. Я уверен, что эта трагедия только обогатит человека такого масштаба, как Михаил Олегович. Годы, проведенные за решеткой, его только обогатят.
— События, предшествовавшие самому заключению: суды, сандалы с адвокатом, вызвали небывалый резонанс. Считаете ли вы происходившее вокруг Ефремова травлей?
— Считаю. Это и есть травля. У нас всегда так происходит. Это нормально. Вернее, не нормально, но именно так и происходит. Люди, как приматы, так устроены.
— Известно, что Иван Охлобыстин написал для Михаила пьесу «Пар» о друзьях, которые приходят в баню, но в результате все они гибнут. Если верить СМИ, планировалось, что вы станете режиссером этого спектакля. Вы не отказались от этих планов?
— Да, «Пар», по сути, про всех нас. Миша хотел, чтобы я поставил пьесу. Ваня отправил мне и Мише пьесу. Потом мы с Мишей встретились, он сразу сказал: «Все, Горыныч, давай ставь». А я сказал: «Нет, Миш. Это твоя пьеса. Я ее ставить не буду, и поставишь её ты». Он с ней до сих пор живёт. Я убеждён, что это будет первая работа, которую он поставит. И убеждён, что она будет необыкновенной. Потому что пьеса рассказывает обо всем об этом. А написана она была за два месяца до событий. Но когда вы посмотрите спектакль, то определенно испытаете чувство некоторого удивления и подумаете: «Как странно».