Улицы полупустые, на асфальте рубцы от осколков. Редкие машины проскакивают город со скоростью пули. Из 30 тысяч жителей в городе осталось меньше половины. Все просто — город каждый день бомбят. Находиться на открытом участке опасно. Те, кто тут живет, хорошо научены — прилететь может когда угодно, в любую секунду. Об обстрелах, жизни и смерти в прифронтовом городе рассказывает корреспондент NEWS.ru Никита Цицаги.
.
Металл будет восстановлен, но человеческую жизнь уже не вернуть
Город с красивым названием Ясиноватая находится в часе езды от Донецка. Казалось бы, так близко к центру, но тут опаснее, чем под Херсоном. В двух километрах от города начинается линия фронта — с одной стороны стоят силы ВСУ, занявшие Авдеевку, а с другой — солдаты ДНР. А дальше только сети забетонированных в земле укреплений.
В какую сторону Донбасса ни поедешь — везде стоят огромные предприятия. Так и здесь, едешь по пыльной дороге и проезжаешь мимо вздутых труб коксохимического завода. Потом остановка, раскуроченная прилетом. Еще завод, дома. И вдруг черное граффити, сделанное неизвестным автором:
«Тот, кто имеет храбрость и терпение смотреть во тьму, первым увидит в ней проблеск cвета. Ясиноватая 2014 год»
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
В самом городе пусто. Иногда на улице мелькают люди. Следы обстрелов смотрятся дико на контрасте с летними пейзажами — цветущие белые абрикосы, тихие дворы, тропинки, а уже на следующей улице лежат обломки от разрушенных балконов, зияют ямки от снарядов.
Мы находимся в двух километрах от украинских позиций, — рассказывает мэр города Дмитрий Шевченко. — Нас обстреливают каждый день. За последние месяцы разбито больше тысячи объектов, большая часть из них — жилые квартиры и дома. Спасает механизм работы, который мы наладили. Ночью дом обстреляли — утром выезжаем и ремонтируем. Плашмя ползаем, но восстанавливаем. У нас была безвыходная ситуация. Три года продолжаются обстрелы. Редкий день, когда у нас не перебивают коммуникации. Водоканал, электросеть, трубы, дорога, школы, жилые дома — везде прилеты.
В процессе разговора становится понятно, что важнее всего для мэра сохранить жизнь в городе: зарплаты, пенсии, людей, набор продуктов в магазинах. Тем, кто еще остался, дать хоть какую-нибудь работу. Ежедневные новостные сводки усеяны свидетельствами жертв. Дома и люди, дома и люди. Я спрашиваю у мэра: «Сколько человек погибло за последние недели?» Он достает тетрадку с исписанными страницами.
— 19 человек погибло. 48 получили ранения, включая детей.
— Большая цифра для маленького города...
— Каждый человек важен. Там, где камень, металл и дерево — все будет восстановлено. Но человеческую жизнь уже не вернуть. Бывают такие ранения, что ты и жить с ними не захочешь. Недавний случай: люди у колодца набирали воду, дневное время, обеденный перерыв. Прилет, пятеро раненых, один погибший. Девочка 2008 года рождения, одну ногу ампутировали, другая в сложном состоянии.
— Почему обстреливаются жилые кварталы?
— Задача — нанести максимальный урон, а остальное никого не волнует. Максимальный урон человеческому ресурсу, промышленности, городу. Вы ведь понимаете, какое будет психологическое состояние людей под обстрелами? Очень многие уже уехали... Человек понимает, что он может выйти на работу и уже не вернуться домой. Или погибнуть в своей квартире. Несколько дней назад снаряд попал в многоквартирный дом. Семья стояла на кухне, делала яичницу, варила кофе. Все погибли.
Последний общественный автобус в Ясиноватой перестал ходить еще в начале марта. Чем больше обстрелов, тем быстрее укорачивался маршрут. Теперь осталась одна единственная остановка на окраине города, с которой можно только из него уехать.
— Сперва ремонтники боялись. Говоришь ему, что нужно идти восстанавливать, он отвечает: «Но я боюсь». Особенно электрики, которые работают на высоте. Но когда ты едешь с ним туда и он понимает, что мэр стоит с ним в этой же посадке, ему становится не так страшно. Заметили, что в городе есть электричество, интернет, свет, газ? В других прифронтовых городах такого нету. У них позиция другая — идет война, какой тут свет? Но для людей это важно. В Авдеевке городом управляет военная администрация, на людей им фиолетово, у нас главная задача — обеспечить жизнедеятельность города. При любых обстоятельствах. И мы ее обеспечиваем. Проблема не в том, что в магазине нет еды, а в том, что до него дойти.
— Вы за собственную безопасность не переживаете?
— Я верю в судьбу. Если тебе не суждено, пройдет мимо, а если суждено — хоть прячься, хоть не прячься, ничего не поможет. Заранее никогда не узнаешь, куда прилетит мина. Пока что Бог уберег, но несколько дней рождения за эти месяцы я уже отметил.
Бронежилет Дмитрий использует в качестве шторы в кабинете. Чтобы защищал от осколков в случае прилета. Рядом стоят мешки с песком и обычная раскладушка. 122-мм ракеты системы залпового огня «Град» мэр ласково называет «градины». Раньше пробовал носить бронежилет, но больше недели не выдерживал — работать в нем неудобно.
— Я принципиально не ношу с собой оружие, я не военный человек. Пусть другие занимаются войной. Ни пулемет, ни пистолет не поможет от прилета мины. Когда мне говорят, что у тебя тут как в Мариуполе, я не соглашаюсь — нет, разрушения тут другие. Но по процентному разрушению мы, как ни странно, где-то рядом.
— Есть надежды, что это прекратится?
— Надеждой только и живем. Без этой надежды не было бы ничего.
«Они же все грязные, немытые, в крови»
Рядом с линией фронта находится Ясиноватская больница, которую используют в качестве полевого госпиталя для раненных солдат и мирных жителей. В коридорах больницы оживленно, медсестры носятся между палатами и колят обезболивающие. В одной из них лежит девушка и пожилая мать.
— Лучше бы мне эту ногу оторвало, — говорит мать Даши.
Даше 26 лет. Она приехала в Ясиноватую, чтобы встретиться с родными. Выходили из дома, подошли поздороваться с соседкой. Обстрел. Мама крикнула «ложись» и упала. Даша открыла глаза, выкопалась из обломков и увидела, что у нее нет ноги. Соседку, к которой они шли здороваться, убило на месте.
— Ее ранило в правую часть, а меня в левую, потому что мы стояли зеркально, — объясняет мать.
А я слушаю ее и стараюсь не смотреть на ногу дочери, чтобы не потерять самообладания.
— Вот так вот, работаю в больнице 20 лет, а теперь привезла сюда свою дочь. Но она молодец, не унывает. Кто-то в первые дни плачет, впадает в истерику. Ничего, через пару месяцев восстановимся, купим протез, научимся ходить, будем жить дальше.
Рядом медсестра ухаживает за пациентам в другой палате. Мужчина с зашитыми зелеными ранками на лице. Кажется, что все в порядке. Спрашиваю про выздоровление. Рядом на койке его друг молча поддерживает его своим присутствием. В процессе разговора понимаю, что это его жена погибла от обстрела, та самая соседка. Он получил мелкие осколки в лицо. Мужчина отвечает на вопросы спокойно, отстраненно. Почему-то решаю спросить его о том, как все произошло. Он отворачивается в сторону, на его глазах наворачиваются слезы.
— Как не скучать по ней... Мы вместе были 40 лет. Она была родным мне человеком.
— Все, все, все, будет, — успокаивает его друг. Ничего, нужно жить дальше.
Не только в Ясиноватой, но и в любом другом прифронтовом городе картина та же. Горловка, Марьинка, Макеевка. Все эти маленькие города со звонкими окончаниями на гласный звук так бы и остались затеряны где-то на карте, если бы не наступил сперва 2014-й, а потом 2022 год.
Светлана работает полевым медиком и оказывает первую помощь всем «трехсотым». В первые дни в госпиталь привозили по 30–40 человек. Чумазых, грязных после окопов. У всех контузия, осколочные ранения.
Когда-то я учились на медика. В феврале ко мне пришли домой, сказали, собирайся, и все, с тех пор меня не было дома. Со временем я привыкала, но все равно очень сопереживаю. Иногда приносят таких молодых мальчиков, 18, 19 лет. Был парень с осколочным ранением, весь перевязанный, замерзший от холода, ног не чувствовал. Больше всего боялся, что с его ногами что-то случилось. Сперва нужно с них все-все снять, убрать боекомплект, проверить, где ранения. Они же все грязные, немытые, в крови. Я взяла его ноги в руки и начала греть. Он понемножку отогрелся, начал чувствовать ноги, заулыбался. А бывает, что и рук, и ног уже нет.
В госпиталь попадают и украинские военнопленные. Их направляют в те же операционные, что и других солдат. Военнопленных лечат, перевязывают и направляют в отдельную палату, где к ним приставлены солдаты с автоматами.
— Одного пленного привезли в машине, со жгутом. Он полз по полю три дня, чтобы спастись, и еле выжил. Все думали, что все, груз 200. Произошла интоксикация организма, ампутация уже не поможет. Жгут нужно менять каждые несколько часов, иначе прекращается кровоток. Но он выжил и говорил потом со мной. А я заметила, что у него акцент как будто наш. Спросила его: «А ты откуда?» — «А я из Горловки». В 2014 году перешел на другую сторону.
— Военные действия в XXI веке страшнее, чем в предыдущую эпоху?
— Осколки наносят страшные ранения и разлетаются во все стороны. Бывают такие тяжелые раны, что ты думаешь, что он не выберется. А он выбирается. Раны тяжелейшие, спина вся порвана, ягодицы, руки — а нет, выжил, и уже хочет уходить. Другой случай — пожилая женщина, которая получила ранение во время обстрела города. Вышла из дома, и тут прилет, ее отбросило назад волной. Страшные раны. Кусков спины нет, видно позвоночник, но она выжила и постепенно поправляется.
— Как вам удается держаться?
— Больше всего мотивирует спасение чьей-то жизни. Это самая большая радость. Потому что ты знаешь, что их дома тоже кто-то ждет, надеется, что они вернутся домой живыми.
— Как вы забираете солдат с передовой?
— Первые часы они ничего не понимают, потому что находятся в болевом шоке под обезболивающими. Если не обколоть человека, он умрет от болевого шока. Потом начинают приходить в себя. Кто-то сразу спрашивает: «А где Саша, Петя? Он выжил? Вы моего друга не видели?» Кто-то говорит про родных. У меня у самой мужа призывали. Дочка ждет меня и папу дома. Волнуется. Часто плачет, я ее по телефону успокаиваю. Конечно, тут опасно находиться. Сверху «птички» работают, а ты стоишь рядом с солдатами и артиллерией. Иногда начинаются такие обстрелы, что просто выпрыгиваешь из машины и падаешь в траву.
— Как относятся к раненым украинским военнопленным?
— Так же, как и к другим пациентам. Их привозят вместе в одной машине. Только потом узнаешь, что он из ВСУ. Делаем перевязку, переводим в операционное отделение. Потом их забирает комендатура. Не знаю, делают ли они то же самое для наших ребят. Все равно есть же человечность. Иногда смотришь на них — и жалко как своих. А у кого-то, наоборот, просыпается гнев, хочет им что-то сквозь зубы рассказать. Потому что у него близкий человек погиб.
К больнице подъезжает машина с ранеными людьми, в числе которых четверо украинцев. При попытке зайти к ним в палату натыкаешься на солдат, предупредительно направляющих на тебя дуло автомата. Разговаривать с пленными запрещено.
Спустя пару часов их проводят вниз. Их можно было бы перепутать с обычными пациентами, если бы не сведенные за спиною руки. Перед тем как посадить в машину, их головы обматывают скотчем, чтобы пленные не знали, куда их повезут.
— Зачем заматывают? Можно было бы без этого, — сострадательно говорит Светлана.
Машина уезжает, пока не начало темнеть. Скоро с передовой повезут новых раненых солдат.
.
Обстрел
На верхнем этаже госпиталя проводят операцию. Врачи зашивают раны и вытаскивают осколки.
— Согни палец, — командует врач солдату.
Палец начинает слегка сгибаться.
— Вот молодец, это хорошо, значит, нервы целы.
Медсестры обрабатывают раны. Из спины солдата торчит трубка, по которой вытекает кровь. Пол — обычная советская плитка. В окно — поток свежего воздуха. На фоне звуки артиллерии. Хирург действует методично, быстро, буднично, безэмоционально.
Следующий пациент запрыгивает в операционную на одной ноге. В другой лежит осколок от прилетевшей мины. Лицо и руки грязные от земли, в которую он уткнулся, когда прыгнул в сторону. Врач втыкает в рану длинную иглу. Солдат усмехается и глубоко вдыхает, чтобы подбодриться. А игла врача погружается все глубже и глубже. На 10 сантиметров внутрь.
— Я его не достану, — резюмирует он, пока солдат, зажмуривая глаза, сдерживает себя двумя руками. — Пока живите с ним. Чтобы его вытащить, придется нанести секущий надрез, который навредит вам еще больше. Пусть рана подживет, потом достанем или постепенно осколок выйдет сам.
Врач Николай Пивоваров показывает окно операционной, из которого видно фронтовую линию. В воздухе повисла дымка от минометных выстрелов. Звук «отлетов» и «прилетов» привычно повторяется раз в пять минут.
Я сам вызвался, когда началась спецоперация, — рассказывает Николай. — Пришел к главному врачу, спросил, где нужна моя помощь. Сперва меня отправили в Новоазовск, под Мариуполь. Мы едва справлялись с потоком раненых. Любая минно-взрывная травма считается автоматически инфицированной. У меня очень узкая специализация, в мирное время я хирург-онколог, но здесь занимаю должность общего хирурга. Нужно уметь делать все. Когда ты знаешь, ради чего ты это делаешь, устаешь гораздо меньше. Я верю, что моя работа помогает в нашей победе. Особой жалости к раненым вэсэушникам не испытываю, но делаю все необходимое, потому что они могут сообщить командованию важные сведения.
И тут раздается резкий взрыв и следует ударная волна. Людей в кабинете отталкивает назад. Перед больницей появляется столп дыма. В ста метрах от нас упала ракета.
Приезжаю к месту обстрела. На месте разрушений по кирпичам ходят эмчеэсники и разбираются, что это была за ракета.
— Это был «Ураган».
— Если бы «Ураган», то тут уже ничего не осталось.
— Тогда «Смерч».
— Нет, тут 290-мм или что-то такое. Может быть ПВО?
— Может быть, вот почему осколков нет. Смотри, какая рыхлая земля, как будто изнутри изрыта. Это какая-то советская херня, тут даже дата на обломке есть.
Мужчина берет в руки обломок ракеты, который только что упал на землю, и показывает ее данные.
— Дата испытания — 1985 год.
— Сосед сказал, что был гул, как от самолета, потом увидел, что в небе летит труба — и все.
В огороде все деревья выворочены волной. Соседние дома разрушены напрочь. Тяжело ранены пожилая женщина и мужчина. Их увозят в больницу, в которой я был пять минут назад. Рядом стоит мужчина и собирает во дворе обломки, оставшиеся от ракеты. Майзер, грузинское имя.
— То, что цело, останется наше. То, что разбилось — в утиль, — спокойно говорит он жене.
— У нас больше нет дома, пожалуйста, осознай это, — говорит ему жена.
Мужчина заходит в детскую комнату, где обычно ночуют их внуки. Стекла разбиты, рамы вылетели. Потолок разбит. В двери большая дырка от осколка. Жена заходит в комнату и тут же выбегает, закрыв лицо руками. На полу лежит земля. Мужчина собирает ее в руки и возвращает в цветочные горшки.
— Может, еще приживется.
Сегодня тетрадка мэра пополнится новыми именами.