Каждый год подростки в России совершают около 40 000 уголовных преступлений. Но уже 18 лет в Санкт-Петербурге действует центр адаптации, который стал альтернативой исправительной колонии — некоторых подростков отправляют сюда по решению суда. У центра уникальные для России показатели — большинство воспитанников больше не преступают закон, а работа с «трудными» несовершеннолетними ведется по европейским методам. Мы отправились в центр Святителя Василия Великого, чтобы понять как он устроен и что говорят о пребывании там сами воспитанники.
«А с приятелями что случилось?» — «Сидят»
Чтобы попасть в центр адаптации Святителя Василия Великого, нужно свернуть с шумной набережной Лейтенанта Шмидта на компактную 16-ю линию Васильевского острова и найти арку с флажками. Чтобы попасть в центр, нужно совершить преступление и получить приговор суда, направление комиссии по делам несовершеннолетних, полиции, органов опеки или просто решить так со своими родными. Мне повезло, я подгадал вечер встречи воспитанников. Во внутреннем дворе стоит стол с самоваром и ватрушками, куратор настраивает проектор — сегодня будут смотреть фильм о походе подростков на Север России, неподалеку на большом листе фанеры рисуют ангела — это символ этого центра.
— Знакомьтесь, это Никита, он проведет вам экскурсию по нашему центру. — Мне представляют молодого человека, он чуть застенчиво здоровается со мной за руку.
— Только что приехал из похода? — интересуюсь я, показывая на проектор.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
— Нет. — отвечает Никита. — В этом году не ездил. А вот ребятам повезло. Соловки посмотрели, Хибины. Искупались в Северном Ледовитом океане. Давайте начнем с кофейни?
Кофейня «Просто» открылась еще в 2018 году. Идея простая: напитки здесь готовят подростки, совершившие в прошлом уголовные преступления и проходящие сейчас реабилитацию. Впрочем, сегодня — по случаю мероприятия в центре — на смене волонтеры-девушки без криминального прошлого. Кофе вкусный.
— Вот наше меню, — рассказывает бариста. — Здесь все за пожертвование. Если к нам приходят люди, у которых есть финансовые проблемы, они имеют право заплатить сколько угодно. Хоть рубль. Еще у нас есть столовая, в которой мы ужинаем каждый вечер. Вместе смотрим и обсуждаем фильмы. Типа киноклуба. В последний раз смотрели «Отца», драму. Что обычно на ужин? Тут недалеко от центра есть подворье церкви Успения Пресвятой Богородицы, там берем, самая обычная еда...
Следующее помещение — гончарная мастерская. У вращающегося круга мастер возится с двумя детьми, лет 8–10. Никита негромко, видимо, чтобы не мешать, представляет «нашего педагога Сергея Владимировича» и, поймав мой удивленный взгляд, уточняет, что «ребятишки не наши, просто на мастер-класс» пришли. В соседней комнате еще одна — стекольная — мастерская.
— Мне здесь «стеколка» больше нравится. Вот такие изделия получаются. — На станке лежит заготовка. — Пацан делал примерно месяц. Каждое стеклышко нужно обточить, швы сделать из проволоки и сплавить одно с другим...
Две мастерские — гончарная и стекольная — только часть занятий, которые могут для себя попробовать воспитанники центра. Еще есть бокс и капоэйра, театральный и цирковой кружки. Сами воспитанники живут на втором этаже. Две комнаты — поменьше, на две кровати, и несколько на пять.
— Как жилплощадь делите? Или воспитатели распределяют?
— Нет, сами. Кто-то не любит шумное общество, как я, тогда живет здесь. Кому нравится компания, живет в большой комнате. В центре постоянно живет человек 10. Тут же учимся, самостоятельно проходим материал, сдаем задания. — Я кидаю взгляд на стол, там лежит книга, Никита сразу реагирует: — Это не по учебе, это Стивен Кинг, я любитель такое почитать.
— Слушай, а как ты сюда попал? — спрашиваю я наконец, когда мы возвращаемся обратно в кофейню. Никита отвечает не стесняясь, но очень коротко.
— Поймали с приятелями, судили за разбой. Суд отправил сюда. Здесь понял, что такое нормальные отношения между людьми, цепляюсь за него. Понял, что можно жить и не грабить.
— А с приятелями что случилось?
— Сидят.
«К ним нужен особый подход, а не было такого подхода в нашей медицине»
Центр социальной адаптации для трудных подростков Святителя Василия Великого был учрежден в 2004 году приходом петербургской церкви Святой великомученицы Анастасии Узорешительницы. По словам исполнительного директора Юлианы Никитиной, в том числе благодаря ее личному жизненному опыту.
— В начале 90-х в России появилось очень много церквей, хлынул этот поток в страну, — рассказывает она. — Мне было лет 30, как и многие другие после развала СССР, я искала себя — кто я, куда иду. Я сначала пошла к баптистам, меня подруга затащила: там такие люди, тебе нужно туда! Я пришла, посидела, послушала. Но мне диковато все это показалось. Я им сказала: я к вам с уважением, но у меня никак не отзывается. Потом еще один человек меня водил в другую церковь — Иисуса Христа из Америки. Он мне говорил — вот настоящие проповедники, не то что наши вот эти золотые купола и всякая такая ерунда. Я снова пошла, в какой-то ДК. Там действительно американские священники, все рассказывают очень бодро. Но потом говорят — надо перекреститься. Нужно было пройти определенный обряд. Кажется, там выдавали такие водонепроницаемые полиэтиленовые пакеты, нужно было их надевать и заходить в них в большой чан с водой за сценой. Я спрашиваю: а зачем пакет? Они отвечают: ну как, у вас дорогая одежда, чтобы ее не испортить. Вроде все вот так продумано до таких тонкостей, но все равно вызвало какие-то неприятные ощущения. Тоже отказалась. Это только два примера, потом я еще ходила в церковь Кастанеды, в другие организации с мистическим уклоном, но так и не могла найти что нужно. И только в конце 90-х я пришла в православие.
В конце 90-х Юлиана Никитина познакомилась с отцом Александром Степановым. Через несколько лет он станет учредителем центра. Вместе со священником Юлиана стала посещать службы в исправительных колониях, потом — волонтерить в больницах. Именно тогда она поняла, что происходит с социальной сферой в нашей стране.
Помню, пришла в первый раз в Мариинскую больницу, — делится воспоминаниями женщина. — Первая реакция — ужас. Вроде вокруг красивый город: Литейный, Невский, люди, музыка отовсюду звучит, но ты заходишь в это прекрасное красивое здание — а там просто жуть. Лежат люди в палатах: нет чистого постельного белья, они ходят под себя, по ним ползают какие-то личинки, огромные пролежни. Ты оттуда выходишь, потом несколько дней в себя приходишь.
— Потом, в начале 2000-х, я стала ходить в Боткинскую больницу, в инфекционное отделение, где люди с болезнями кишечника. Потом пошли гепатиты, потом появилось очень много людей с ВИЧ-инфекцией. Точнее, их и раньше много было, просто только тогда на это внимание обратили. По 14–18 лет, которые укололись одной иглой. Вели себя эти ребята тоже определенным образом, очень были замкнутые, колючие, понятно, что к ним нужен какой-то особый подход, а не было такого подхода в нашей медицине.
Во дворе центра начинают показывать самодельную документалку с похода на Соловки и Хибины. Живая камера, живые ребята. Иногда кино встает на паузу и быт в палатках комментирует один из кураторов, все хохочут. Один из воспитанников скромно наблюдает за этой картиной чуть издалека. Его зовут Юра.
Юра попал в центр после того, как его остановил патруль в центре Петербурга. На работе познакомился с одним парнем, рассказывает подросток, оказалось, тот приехал из Москвы с подругой и им негде жить. Пустил к себе — гости оказались наркоманами. Юра, по его словам, всего один раз попробовал мефедрон, после чего, собственно, и попался. «Новые друзья под суд не попали, им удалось исчезнуть», — многозначительно говорит Юра, и я понимаю, что подробностей не будет.
— Я вообще не понимал, куда я иду. У меня не было никакой информации об этом месте. Больше всего меня удивило, когда тут начали молиться — перед едой и после еды. Я такой: что тут происходит? Что-то тут неладно. Уже потом мне объяснили, что это центр Святителя Василия Великого. Все встало на свои места.
— Ты можешь назвать себя трудным подростком?
— Нет, — пожимает плечами Юра. — У меня до этой истории с ребятами вообще проблем не было ни с родителями, ни со сверстниками. Я даже тут, в центре, поставил рекорд прохождения курса. Прошлый рекорд был — человек прошел курс, но написал три объяснительные, а у меня ни одной.
Стандартный курс реабилитации воспитанник центра проходит за девять месяцев. Сначала карантин — отдать приходится даже смартфон. Потом начинается обучение — но все еще под пристальным наблюдением воспитателей. Третий этап — индивидуальная программа, те самые гончарные мастерские и театральные мастер-классы. Последняя ступенька — возвращение домой, если не запнулся на трех предыдущих.
— А за что могут взять объяснительную? — спрашиваю я Юру.
— Сходил покурить, если ты несовершеннолетний. Сматерился, конфликт с другим воспитанником какой-то...
— Тебе какое занятие больше всего помогло отвлечься?
— Официальное трудоустройство, — то ли в шутку, то ли всерьез отвечает подросток. — Центр помог найти мне работу. Я занимаюсь монтажом и ремонтом лифтов. График — 5/2. Вообще физически тяжеловато... Одна лебедка весит 130 килограммов... Болты большие закручиваешь часто...
— Есть страх, что снова сорвешься?
— Так многие и срываются. Но я такого не боюсь, у меня не было зависимости — попробовал один раз и сразу попал сюда.
«Эти подростки, они другие, не лучше, не хуже — просто другие»
В начале все тех же 2000-х, буквально за пару лет перед открытием центра, Юлиана Никитина отправилась в Европу, чтобы узнать, как там устроена социальная политика.
— Это тоже была инициатива отца Александра. Он меня отправил учиться на социальную работу в РАНХиГС. Я поехала изучать опыт других стран — Европа, Скандинавия. Хотела понять, как перенять его с учетом нашей страны, наших возможностей и менталитета.
— Что самое главное вы там увидели?
— Самое главное, там везде есть личные границы и профессиональный подход к решению проблемы. Не задушевное наше — ой, миленький мой, мы тебе поможем, чего ты хочешь, а чего не хочешь... А очень прагматичная методика. Второе — я увидела настоящее уважение к человеку. Наша проблема — мы не умеем уважать других и себя не умеем. Мы можем быть очень теплыми, радушными, можем любить искренне и все что угодно, но уважение — это совершенно другое. Для этого нужно увидеть личность и самого себя чувствовать личностью.
— Мы думаем, что все такие, как мы. «Вот я-то в твои годы...» и так далее... Но это другой человек, другой мир. И что ему сейчас нужно, знает только он сам. Иногда это понимание где-то глубоко внутри, закрыто даже от него, и специалист должен помочь этот ответ достать, а не предложить свой. Для этого нужно быть очень современным человеком, понимать современный мир, а не жить прошлым. Знаете, у нас очень много инфантильных людей, даже среди медиков и педагогов. Там я увидела фантастическую зрелость и спокойствие, даже академичность. Там люди постоянно сверяют свою работу: я с пациентом в ту сторону иду? Мы этого хотим? И это все вместе проговаривается.
Центр адаптации Святителя Василия Великого — как бы ни смущало его название — выстроен по европейским стандартам. Четырехступенчатая структура, курсы, кофейня с воспитанниками — все это оттуда. Юлиана рассказывает, что в Дании вся рождественская сувенирка — это на 95 процентов работа воспитанников разных реабилитационных центров. Статистика центра Святителя Василия Великого и правда впечатляет — за 14 лет из 278 подопечных повторные преступления совершили только 38 человек. В Европе, для примера, хорошим результатом считается 30–50 процентов успешной реабилитации. По российским меркам это совсем космос.
— Сейчас похуже со статистикой, — признается Юлиана. — Из 30 человек, которые к нам попали на курс, дай бог, чтобы осталось 18–20. Остальные буквально в первую неделю уходят.
— Почему так?
— В последние годы появились синтетические наркотики. Большая часть наших воспитанников сейчас имеет опыт — чаще всего длительный — употребления психоактивных веществ. Если раньше это были каннабиноиды, то сейчас это соли, спайсы, амфетамины. Приходят ребята с разрушенной психикой. Первые дебюты в течение последних трех-четырех лет остановились на границе 12–13 лет. Раньше были 15–16. Причин много. Главная — мы все время опаздываем. Каждое время несет новые вызовы, и всегда чуть-чуть не успеваем. Сейчас ушла радость человеческого общения — соцсети дали нам многое, но в том числе — одиночество. Эти подростки, они другие, не лучше, не хуже — просто другие. Другие механизмы получения информации, другие механизмы получения радости, все другое.
«Готовить суп? Бога славить. Рисовать картины? Бога славить»
Вечер встречи воспитанников потихоньку подходит к концу. Напоследок мне показывают курс анимации. Несколько подростков (мне объясняют, что это патронаж) ночевать уходят домой — рисуют скетчи из будущего мультика. Я подсаживаюсь к пареньку по имени Рома.
— У меня не особо яркая криминальная история, — остроумно шутит мой собеседник. — Меня сюда сдали после того, как я в очередной раз ушел из дома, я это делал много раз, нарушал комендантский час. Параллельно еще у нас был переезд в новый район. Новая школа, новый класс, новая компания... И я начал общаться с крутыми ребятами, — Рома показывает мне «козу», — которые курят, занимаются всякой такой деятельностью. В общем, стал условным хулиганом. Тогда я попробовал наркотики, но у меня не было с ними какой-то долгой истории любовной... Я просто решил, что буду панком. В чем вообще смысл жизни этой вашей? Мне наплевать на вашу игру по правилам. Панковал я в итоге около года.
— Тяжелые наркотики?
— Спайс. Один раз. И после этого — только траву, но там разные сорта, с разной периодичностью... Раз в месяц точно. А бывало, что и каждый день. Мог просыпаться и говорить себе: так, хочу косяк, пойду-ка я к друзьям.
— Мне было четырнадцать, меня поставили на учет в ПДН. Сначала прикрепили в другой центр, где посоветовали психолога из этого центра. Плюс мама узнала, что тут тоже есть социальный курс. Я вошел в состояние психоза сначала, было очень тяжко. Перед тем как прийти сюда, целых три дня я очень жестко пил. Пришел расстроенный, с похмелья, злился сначала очень, мне казалось, что это все не со мной — так, сказка, прикол какой-то, скоро все кончится. Но за три месяца здесь, в центре, я очень изменился и повзрослел.
Рома много рассказывает про работу педагогов, и особенно психологов.
— Тут личная история. У меня был период, когда я влюбился в нашего психолога, писал ей стихи. В Рождество, помню, сидел сочинял. Не знаю, она как-то сразу для меня стала человеком, с которым можно поговорить честно. Я ей мог даже сказать: ну вот, я сорвался, например, и покурил сигарету. Воспитателям такое бы не стал говорить, а ей можно. Она помогла мне понять, что я чувствую по поводу своего прошлого поведения, что я думаю о жизни после центра. И я как-то незаметно для себя понял, что стал старше, будто вдруг понял, что происходит вокруг меня, и захотел узнать, что такое реальный мир.
— У тебя бывали периоды, когда прошлая жизнь напоминала о себе? Например, сообщения от друга из той самой нехорошей школьной компании: привет, как дела?
— Есть такое. Но я стал очень сильно фильтровать общение. Даже когда меня зовут выпить, я не пойду. Это отношения зависимый — созависимый. Не хочу возвращаться в этот мир. Я могу пообщаться на улице с товарищем из старой жизни, могу обнять свою бывшую девушку. Но постоянно держать контакт — нет.
— Какие планы на жизнь?
— Собираюсь закончить 9-й класс. Потом, наверное, пойду в колледж на дизайнера. Позже хочу попасть в театр, вообще в любой, куда возьмут — на художника по сцене.
— А ты верующий? — Я вдруг понимаю, что находясь в центре, который носит имя святого, ровным счетом ничего не спросил про роль религии.
— Я агностик. — совершенно спокойно отвечает Рома. — Ну, то есть Бог, может, и есть, но в этой жизни мы никогда этого не узнаем. Юлиана Владимировна говорит нам так — что смысл жизни в том, чтобы людям хорошо делать и Бога славить. Славить — не в смысле каждый день на коленях стоять, а в смысле творить, заниматься творчеством, как он. Готовить суп? Бога славить. Рисовать картины? Бога славить. Все, что приносит пользу людям, — это Бога славить.
«Тюрьма делает слабого человека еще слабее, злого — еще злее»
Елена Галактионова работает психологом в центре адаптации практически с момента его основания. Она познакомилась с его директором, когда программу адаптации для одной из колоний в середине 2000-х. До этого был непростой опыт работы в государственной исправительной системе.
— К нам приходят трудные подростки, но не беспризорники, и это важный момент. У них есть семьи, какие-то правила поведения там заложены. Поэтому все не утеряно безвозвратно. Они ведь очень молодые и поэтому очень умные, мозг хорошо, так или иначе, работает, они быстро адаптируются. Мы, психологи, по сути, восстанавливаем эти связи с обществом. Что касается работы. Самое главное, мы отделяем человека и его поступок. Не говорим — «ты плохой». Говорим — «ты хороший, просто сделал неправильно». И стараемся работать на позитиве, без строгих грустных лиц, это тоже важно, сама атмосфера в центре. Она отличается от подхода в пенитенциарной системе.
Тюрьма делает слабого человека еще слабее, злого — еще злее. Там не выходит такого хорошего результата, среда другая. Даже не выделишь отдельные проблемы, так изначально выстроена уголовно-исправительная система. Например, в колонии для подростков считается, что они должны находиться там одни, без взрослых. Вот представьте, берут 100 хулиганов и запирают их вместе в одном помещении — как думаете, они перевоспитаются сами по себе? По моему опыту, кроме закрытых реабилитационных центров мало что вообще дает результат. Один раз я составила письмо по этому вопросу и подошла с ним к более опытному коллеге. Знаете, что он сказал? — «Написала — молодец, а теперь убери к себе в стол, пусть там лежит, если ты хочешь, чтобы тебя туда в принципе в каком-то виде пускали». Вот такая история.
В ближайшем будущем центр станет пилотным проектом для подростковых центров в других российских городах. Созданная модель реабилитации — это единственная альтернатива исправительным колониям, которые работают с подростками в зоне риска. По словам Юлианы Владимировны, в последнее время две тенденции усложняют работу и влияют на ухудшение статистики по положительным случаям адаптации: это ранние наркотические старты и социальные сети.
— Конечно, эти тенденции влияют на детей, ведь это отражение нашего общества. А вокруг появляется очень много зависимостей. И дети от них меньше защищены, чем взрослые. Наркотики, социальные сети, музыка, фильмы... Это все не нужно запрещать. Но нужно смотреть, не увлекся ли ваш ребенок этим слишком, не потерялся ли в этом. Это, конечно, вопрос к родителям, а их самих иногда надо спасать...
— Наркотики, алкоголь — понимаю. Социальные сети — ну тоже, наверное. А музыка и кино, что здесь плохого?
— В этом тоже можно потеряться, уткнуться в это, понимаете? Например, это может быть нездоровая зависимость от музыкального артиста. Но поет, скажем, про смерть, но это метафора, или вообще это у него образ такой — он так деньги зарабатывает. А поклонник это может буквально понять, спроецировать на свою жизнь, особенно если его жизнь не сахар, он-то с этой музыки денег не получает. Не нужно все запрещать. Следует просто интересоваться жизнью своих детей. Слушать их и говорить обо всем.
Употребление наркотиков наносит вред здоровью.