Этот человек считается символом и голосом молодёжи 1950–1960-х — поэт Аллен Гинзберг разрушал консервативные устои белой Америки, будучи не только мастером слова, но и шаманом движения за политическое и социальное равноправие как в США, так и далеко за их пределами. Его любили рок-звёзды, уличные активисты, студенты и контркультурные персонажи, а ненавидели представители как западного, так и просоветского истеблишмента, чью картину мира он ломал самим своим буйным существованием. Сегодня исполняется 25 лет со дня смерти автора умопомрачительной поэмы «Вопль», и в этот день NEWS.ru вспоминает, как бородатый пророк «разбитого поколения» вошёл в историю.
«Ангелоголовые хипстеры»
Родился Аллен Гинзберг 3 июня 1926 года в американском городе Ньюарк в еврейской семье выходцев с Западной Украины. Его отец, уроженец Львова Луис Гинзберг, был поэтом и филологом, который косвенно повлиял на литературное становление ребёнка (хотя сын и расходился с ним в эстетических вкусах), а мать — школьная учительница и активистка Компартии США Наоми Леви Гинзберг — в какой-то степени передала ему политический радикализм.
Америка, когда мне было семь, мама брала меня на собрания Коммунистической Партийной ячейки. / Они продавали нам нут — полную горсть за билет, билет стоил пятак и / речи были свободными, все были ангельскими и жалели рабочих, / всё это было так искренне, что ты и понятия не имеешь, / какой прекрасной вещью была партия в 1935-м, — писал Гинзберг в стихотворении «Америка».
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
С ранних лет его заботило положение рабочих в Америке, ради помощи им он даже захотел стать юристом, в 1943 году поступив по совету отца (который, в отличие от матери, не был радикалом) на факультет права Колумбийского университета. Там молодой человек вошёл в богемный круг будущих литераторов-битников Люсьена Карра, Уильяма Берроуза и Джека Керуака. Под влиянием последнего Гинзберг, уже серьёзно разбиравшийся в поэзии, перевёлся на литературный факультет. Но весной 1945-го его исключили из вуза за непристойные надписи в общежитии и то, что в постели студента застукали с Керуаком. Последний, в отличие от не скрывавшего свою ориентацию Гинзберга, не был гомосексуалом, но университетские руководители 1940-х ещё хватались за голову от одной мысли о подобном.
Летом 1945-го Гинзберг поступил на курсы в Торговую морскую академию, после этого несколько месяцев моряком плавал в Африку, а когда возвратился в Нью-Йорк, восстановился в университете и окончил его в 1948 году. Затем молодой поэт перебрался в Беркли — калифорнийский город, вскоре ставший одной из колыбелей молодёжного протеста. Вместе со своими друзьями Керуаком, Берроузом, Нилом Кэссиди, Гэри Снайдером и другими представителями «бит-поколения» поэт с головой окунается в водоворот богемной жизни с веществами, джазом и скитаниям по дорогам Америки. Одним из результатов этого психогеографического дрейфа становится роман «В дороге» — написанная Джеком Керуаком книга, ставшая одним из самых важных тестов западной контркультуры, где Аллен Гинзберг недвусмысленно фигурирует как Карло Маркс.
Каждый из нас был специалистом в какой-то области: Берроуз — в полицейской и государственной системе, наркотиках, гомосексуализме; Керуак был знатоком деревенской жизни американского middle-class; я был специалистом по русской, еврейской и американской литературе, по Уильяму Блэйку, интересовался мистицизмом и немного политикой; Гэри Снайдер специализировался в экологии, был знатоком природы, десять лет изучал китайский и японский... Мы были хорошей командой! — вспоминал Гинзберг в одном из своих поздних интервью.
На фоне маккартизма и «охоты на ведьм» битники (это слово, по словам Гинзберга, тогда ещё не использовалось, оно было придумано в апреле 1958 года журналистом Хербом Кейном, «ведущим колонки сплетен в San Francisco Chronicle») вели себя слишком «вызывающе» для традиционалистских устоев, свойственных сегодня разве что для «христианского пояса» США. Не удивительно, что в такой атмосфере к талантливым возмутителям спокойствия было приковано внимание карательной машины американского истеблишмента. Весной 1949 года Гинзберга арестовали по подозрению в угоне автомобиля, после чего он несколько месяцев провёл в психиатрической лечебнице, где познакомился с другим поэтом Карлом Соломоном, которому посвятил один из самых известных своих текстов — поэму «Вопль», которая произвела в США эффект разорвавшейся бомбы.
Я видел лучшие умы моего поколения сокрушенными безумием, подыхающими с голоду бьющимися в истериках нагими, / влачащимися через негритянские улицы на заре в поисках гневного кайфа, / ангелоголовые хипстеры смерть как жаждущие возобновить древнюю небесную связь с искрящейся звёздами динамо-машиной среди механизмов ночи, / те кто в нищете и лохмотьях, те, кто с ввалившимися глазами и обдолбанные, не спал ночей курил в не от мира сего темноте квартир без горячей воды, кто парил над крышами городов созерцая джаз, / кто обнажал свой мозг пред Небом под Эль и видел магометанских ангелов, видел, как они пошатываются на крышах доходных домов, озарённые, — так начинался этот текст.
В октябре 1955 года Гинзберг впервые публично прочитал его под всеобщую эйфорию зала в «Галерее Шесть» в Сан-Франциско. Как описывал Керуак, это был «совершенно безумный вечер» — пьяный автор «читал, вернее, вопил свою поэму „Вопль“, все уже орали: „Давай! Давай!“, как на джазовом джем-сейшене, и старина Рейнольд Какоутес, отец поэтической тусовки Фриско, утирал слёзы восторга». То, что происходило в тот период и позднее, показано в одноимённом фильме «Вопль» 2010 года американских режиссёров Роба Эпштейна и Джеффри Фридмана.
Образы в написанной под кайфом поэме были умопомрачительны не только для того времени. Эротическая нагота (вообще свойственная творчеству битников, вспомним, например, скандальную книгу Берроуза «Голый завтрак») вперемешку с политизированным трипом, шаманскими камланиями, в которые было завёрнуто множество литературных и религиозных аллюзий, предвосхищали грядущую сексуальную эмансипацию и психоделическую революцию 1960-х. А уже они в свою очередь изменили контуры капиталистического «первого мира», к затылку которого был приставлен револьвер не только большевистского востока, но и вдохновлявшей миллионы молодых бунтарей контркультуры Запада. Благодаря этим сложносочинённым факторам экономический строй в Европе и Америке прошлого столетия не поменялся, но в обществе произошли глобальные демократические уступки — от восьмичасового рабочего дня и профсоюзной борьбы, всеобщего избирательного права, гендерного и расового равноправия до возможности ходить в коротких юбках девушкам и с длинными волосами — парням.
В 1956 году полиция изъяла тираж вышедшего на бумаге «Вопля» и арестовала напечатавшего поэму литератора и книгоиздателя Лоуренса Ферлингетти за нарушение моральных устоев и «непристойный» текст. Но фигурант выиграл суд, который битники почти по-ленински использовали как обличительную трибуну, и добился оправдания, а в 1961-м по итогам слушаний дела вышел сборник с говорящим названием «Вой цензора».
Авангард утопии
В 1960-е и позже Гинзберг был политизированным в духе того заводного времени. Он поддерживал движение хиппи и придумал выражение «Власть цветов» (Flower power), выступал за свободу слова, права гомосексуалов и легализацию лёгких наркотиков, против расизма, полицейского насилия, войны во Вьетнаме и ядерной гонки. В октябре 1967 года он был одним из тех, кто на протестном марше распевал мантры во время многотысячной молодёжной медитации, устроители которой (ультралевая международная молодёжная партия, или «йиппи», во главе с Эбби Хоффманом) пообещали, что в ходе их магических действий здание Пентагона поднимется в воздух. Участвовал поэт-битник и в закончившихся побоищем с полицией массовых антикапиталистических протестах августа 1968 года в Чикаго, которым недавно режиссёр Аарон Соркин посвятил художественный фильм «Суд над чикагской семёркой». На самом процессе над организаторами акции, которых обвинили в подстрекательстве к бунту, Гинзберг выступил в статусе свидетеля защиты.
Всё это был бунт против абсурдности архаического мироустройства, который талантливая американская молодёжь облекала в культурные формы. По словам мыслителя и исследователя радикальных движений Михаила Ларинова, тогда ещё не стёрлись из памяти ужасы фашизма и развалин Хиросимы и Нагасаки, а «эксцессы маккартизма» и военные действия в Азии и Латинской Америке вкупе с тотальным контролем спецслужб «наглядно демонстрировали лицемерие и лжегуманность власть имущих в якобы „демократическом“ мире, пробуждая интерес к альтернативной политической модели».
Бунт начался в 1950-х с бунта в литературе, во многом он был связан с зародившимся движением битников, beat-generation («разбитое» поколение). Особо следует выделить поэзию Аллена Гинзберга (многие герои 1960-х вспоминали, что прочтение поэмы «Вопль» стало переломным моментом в их жизни), романы «В дороге» и «Бродяги Дхармы» Джека Керуака, шокирующий «Голый завтрак» Уильяма Берроуза и «Пролетая над гнездом кукушки» Кена Кизи <...>. Через несколько лет наступил черёд музыки. Рок-музыка для второй половины 1960-х стала тем, чем была живопись для 1920-х. Она стала отрицанием, утверждением и движущей силой своего времени: к ней обратились взгляды всех, музыка — в авангарде утопии, будоража и влюбляя, как всё, что живёт и питается горячей кровью, — отмечал исследователь.
Гинзберг посещал СССР, Польшу, Чехословакию и Кубу, но, как и многие западные бунтари, не считал себя сторонником «социализма» по образцу КПСС. Он отмечал, что когда началась холодная война, многие западные интеллектуалы «были загипнотизированы или коммунистической, или антикоммунистической пропагандой», но битники «уходили от этого в другой мир», за что их «предавали анафеме и коммунисты, и буржуа».
Руководство просоветских стран относилось к нему как к слишком «буйному» деятелю, не соответствовавшему представлениям замшелого хрущёвско-брежневского официоза. Ведь он не стеснялся говорить о правах ЛГБТ, да и высказывался против преследования диссидентов в СССР, каковыми были отнюдь не только либеральные или националистические оппозиционеры, но и сторонники «антисоветского» коммунизма по образцу Китая Мао Цзэдуна (где, кстати, Гинзберга, по его собственному признанию, печатали) и Албании Энвера Ходжи, а также всевозможные анархисты и новые левые. В отличие от КНР, в Советском Союзе его, естественно, не издавали. Причём, не только из-за гомосексуальных вещей, но и, возможно, имевшего место государственного антисемитизма. Сам поэт, например, предполагал, что причина якобы в его поэме «Каддиш», основанной на еврейской мифологии, которая пришлась не по духу высокопоставленным цензорам в СССР.
Когда в 1965 году Гинзберг посещал Москву, у него «было одно маленькое выступление в театральном училище». Он встречался с советскими поэтами Евгением Евтушенко, Андреем Вознесенским и Беллой Ахмадуллиной. Рассказывая об этом в интервью российско-американскому писателю и журналисту Ярославу Могутину, он говорил, что также знал Дмитрия Пригова, Василия Аксёнова, Иосифа Бродского. В том же разговоре он упоминал про влияние русской литературы на стиль битников.
Во многом мы имитировали старую традицию русского авангарда — Есенина, Маяковского. Мы слушали их записи. В 1965 году Евтушенко подарил мне диск с записями Маяковского, который я до сих пор храню. Русская классика конца XIX века тоже оказала большое влияние на писателей бит-поколения. В 13 лет я прочитал всего Достоевского, Керуак и Берроуз позднее сделали то же самое. Кроме этого, я читал переводы Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Блока. В середине 1940-х годов я увлёкся французскими сюрреалистами, в 1948 году прочитал Антонина Арто. В 1950-е годы мы начали интересоваться восточной литературой, философией и религией. Бит-культура основана на разных традициях, не только на американской, — вспоминал Гинзберг.
Второй раз он был в СССР в 1985-м на советско-американской писательской конференции, посещал в Тбилиси мемориальные мероприятия, посвящённые поэту Тициану Табидзе, общался с режиссёром Сергеем Параджановым. Потом в Москве ему организовали выступление на факультете журналистики МГУ, где, по словам поэта, «было довольно много народа, несмотря на то что не было никакой информации и рекламы», а Евгений Евтушенко прочитал несколько переводов. Впервые Гинзберга издал на русском Илья Кормильцев в сборнике «Антология поэзии битников», вышедшем в 2004 году в издательстве «УльтраКультура».
Музейный экспонат
В 1970-е Гинзберг всё больше погружался в буддистские практики, обучаясь у тибетского гуру Чогиама Трунгпа, создав Школу Внетелесной Поэтики имени Джека Керуака. Периодически он жил в Индии и Японии, называя себя «космическим анархистом». Но даже сменив к концу 1970-х неформальный прикид на академический костюм с галстуком, он оставался бунтарём и, по собственному признанию, испытывал ностальгию «по будущему, а не по прошлому». Он продолжал писать радикальные стихи (например, в 1986-м написал поэтическое обращение к до сих пор известному американскому левому политику Берни Сандерсу, в котором были такие слова: «Социалистический снег на улицах / Социалистический разговор в книжном магазине Maverick / Социалистические дети сосут социалистические леденцы / Социалистическая поэзия в социалистических губах»), тусовался с Бобом Диланом и Полом Маккартни, а затем и с панками из группы The Clash.
Да, у нас есть кое-что, что вы ещё никогда не видели и уже никогда не увидите снова. Я представляю вам президента Гинзберга! Выходи, Гинзберг! — кричал на одном из концертов в 1981 году вокалист The Clash Джо Страммер.
Гинзберг исполнял со Страммером панк-поэму Capitol Air, помогал с текстом песни Ghetto Defendant, которая вошла в альбом Combat Rock.
По словам Ярослава Могутина, последние годы жизни поэт стал «ходячим музейным экспонатом», который хоть и продал за миллион баксов свой архив Стэнфордскому университету, жил в «убогой и грязной трёхкомнатной квартире с такой же убогой мебелью, полуоблупившейся штукатуркой и заплесневелыми углами». Тут можно сказать банальность про то, что сумасшедший образ жизни располагал к тому, чтобы «умереть молодым», но старик Гинзберг дотянул до 70 лет и умер 5 апреля 1997 года в Манхеттене, до последнего занимаясь своими привычными делами.