Художественный руководитель Театра на Малой Бронной Константин Богомолов дал интервью NEWS.ru, посвящённое его манифесту «Похищение Европы 2.0», который был опубликован в «Новой Газете». Режиссёр рассказал, что думает о критике текста, о ситуации со свободой на Западе и о том, сможет ли Россия отцепиться от поезда, несущегося в «босховский ад».
— Был ли какой-то повод, заставивший вас опубликовать эту статью?
— Никакого повода не было. Эти мысли я формулировал достаточно долго. И при личном общении с друзьями, и во время встреч со зрителями и читателями. Они формулировались по отдельности, и в какой-то момент я решил соединить их в единое целое и выпустить в качестве текста.
— Вы следите за реакцией на текст? Можете её оценить?
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
— Наблюдаю реакцию в социальных сетях, в комментариях, в личных сообщениях. Она вполне предсказуема.
— Вам кажется, критика справедлива?
— Я получаю меньше критики и больше поддержки. Критика идёт от тех людей, от которых я её и ожидал. Критика, возмущение и ненависть.
— Что вы думаете об уточнениях, сделанных «Новой Газетой» под статьёй? О том, что они не смогли найти случай, о котором вы говорите, с девушкой, которая сдала родителей-трампистов.
— Я не видел уточнений. Ну, они не смогли найти, а я смогу. Это был вполне реальный кейс.
— Читая вашу статью, складывается ощущение, что вы говорите, что в России лучше со свободой слова и совести, несмотря на все наши законодательные ограничения.
— Нет, я об этом не говорю.
— И не считаете?
— Это более сложный, детализированный разговор. Я вообще не говорю о степени свободы слова и совести в России. Мне кажется, что со свободой совести нет проблем ни в России, ни на Западе. Свобода же слова — это проблема не законодательного, а цивилизационного уровня. Насколько общество допускает свободу слова, мнения и эмоции. Общество в России гораздо более толерантно, чем на Западе. Я говорю, что ограничение свободы мысли и эмоции со стороны общества — это новый вид тоталитаризма. Привычный вид репрессий — это ограничение свободы высказывания со стороны государства. Однако даже при государственном тоталитаризме нет ограничения свободы мысли и эмоции. Новый тоталитаризм предлагает новую модель, почти религиозную. Человеку внушают, что так мыслить, чувствовать нельзя. Это именно внушение и этому подчинена пропаганда.
— Вы поняли для себя, почему на Западе сложилась такая ситуация?
— Я пытаюсь в манифесте найти исторические корни, говоря об испуге от нацизма. Первоначальным шагом был период борьбы со «звериным» в человеке, а потом, мне кажется, западный мир осознал, что это — удобная форма контроля. Личность можно контролировать не с помощью тюрем и физического насилия, а прикрываясь некими общественными и моральными ценностями. Контролировать психику и душу гораздо удобнее и эффективнее, чем человеческое тело.
— Вы пишете об индивидуальности, как о потерянной главной ценности на Западе. Не является ли эта ценность на самом деле причиной того феномена, который вы описываете? Слишком большая зацикленность на индивидууме, его правах и чувствах? В более коллективистских странах, в России, в Восточной Европе описываемого вами тоталитаризма нет.
— Думаю, это связано с тем, что Россия и бывшие страны соцлагеря уже прошли этап левацкой истерии, который сейчас проходит Запад.
— Только политическая левизна и ничего более?
— Может быть, и что-то более, но это долгий сложный разговор. Для разговора о глубинных причинах судьбы западной цивилизации нужно больше времени и места.
— Многие критикующие вас — оппозиционеры. А читатели «Новой Газеты» недовольны, что в ней напечатали иную, отличающуюся от их точку зрения. Вас расстраивает этот феномен — нелиберальные либералы?
— Не расстраивает. Что уж тут расстраиваться-то? Такой дискурс — это факт нашей жизни. Другое дело, что не нужно называть его либеральным, он — левацкий. Национал-социалистический в прошлом, в нынешнее время социалистический, левацкий дискурс. Он прикрывается либерализмом, но не имеет к нему никакого отношения.
Забавно, что в эту левацкую повестку часто заходят интеллектуалы. Они в силу своего интеллектуализма часто любят слишком простые решения и ответы. Хождение в народ — давно пройденный этап интеллигенции, который при этом бесконечно повторяется.
— Но народ скорее с вами согласится, а не с ними в этих вопросах.
— В фильме «Неоконченная пьеса для механического пианино» по мотивам Чехова герой Богатырёва ходит в народной рубахе и хочет идти помогать мужикам работать в лугах. Потом он решает раздать одежду крестьянам, и герой Калягина спрашивает его: «Ты будешь свои фраки раздавать?» Я в этом смысле говорю о хождении в народ.
— У России хорошие шансы отцепиться от поезда, о котором вы пишете («Благодаря стечению обстоятельств мы оказались в хвосте безумного поезда, несущегося в босховский ад, где нас встретят мультикультурные гендерно-нейтральные черти». — Цитата), или у нас тоже неизбежен этот западный этап?
— Думаю, хорошие, и этому способствует органическая ирония русского человека и то, что мы прошли 1917 год с его безумием.
— А власть с продвигаемыми ею консервативными ценностями способствует этому же?
— Во власти есть люди, произносящие умные вещи и думающие о стране. А есть люди диковатые, радикально консервативные, радикально ортодоксальные, неадекватные. Также на другой стороне есть разумные люди и неадекватные. Важнее не то, что говорит власть, а то, чтобы каждый из нас перестал ориентироваться на власть или Запад, а говорил то, что думает, и не боялся. Не боялся не только линии власти, но и то, что его слова не понравятся условному прогрессивному сообществу.
— Страх перед властью всем известен и понятен, но у нас действительно сложилась ситуация, когда кто-то боится прогрессивного сообщества?
— Я лично знаю людей, которые не высказывают своё мнение из-за страха перед прогрессивным сообществом и его гневом.
— А вы почему не боитесь?
— Я в принципе так живу, что не боюсь.
— Вы пишете о народе, как «обществе рабов и вертухаев», про доносы, но мы знаем теперь, что массовые доносы — это миф, они, если и писались, то чаще всего специальными людьми, работающими на органы. Вам не кажется, что вы несколько жестоки и несправедливы к русскому народу?
— Я говорю, что это те формулы, которые часто произносят прогрессисты и западники, говоря о нашем отечестве. Я говорю, что даже если принять такую форму, я не хочу перехода от страны, где стучат от страха, в страну, в которой стучат по зову сердца. Говоря о «вертухаях и рабах», я привожу пример крайней точки зрения своих оппонентов.
— Сами вы не разделяете мнение своих оппонентов?
— Нет. Я наоборот говорю, что мир сложен. Мне не нравятся любые упрощения.