Этот человек написал больше 30 тысяч стихов и стал мастером самых разных жанров отечественного андеграундного искусства. Он деконструировал язык позднесоветского бюрократического официоза и, провозгласив себя герцогом, троллил имперский дискурс географическими экспериментами. А под занавес жизни и после смерти стал легендой, играющей на опасном поле культурного и даже политического радикализма. Полтора десятилетия назад, 16 июля 2007 года, остановилось сердце Дмитрия Александровича Пригова — поэта, художника, скульптора, а также символа московского концептуализма и в целом русского авангарда второй половины XX века. NEWS.ru вспоминает страницы из его богатой жизни.
Столкновение чужих слов
Дмитрий Пригов родился 5 ноября 1940 года в интеллигентной московской семье: отец был инженером, мать пианисткой. Настоящая их фамилия имеет германские корни и пишется так: Priehoff. Но они были довольно обрусевшими, и Дмитрий Александрович, часто бывавший в Германии, по свидетельствам знакомых, так и не стал говорить на родном языке. Зато с русским проблем не было — уже в подростковом возрасте он начал сочинять стихи, потом стал проявлять интерес к изобразительным жанрам, что в какой-то степени определило путь художника-многостаночника.
После школы он некоторое время проработал слесарем на заводе, а в 1959 году поступил на отделение скульптуры Высшего художественного училища имени Строганова. Получив диплом, устроился в архитектурное управление Москвы. Там Пригов трудился инспектором по проверке покраски зданий — выдавал строительным организациям патенты на окраску, без которых ни один трест не мог начать ремонта.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
Таким образом, в руках Пригова сосредоточилось достаточное количество власти, чтобы привести в трепет постоянно заваливающих план строителей. Однажды за такой бумагой пришел замдиректора ФБОН (Фундаментальной библиотеки общественных наук. — NEWS.ru), который в качестве мзды за срочное разрешение выдал Пригову пропуск в библиотеку... С тех пор работа была практически заброшена: приходя утром в рабочий кабинет, Пригов расписывался в журнале «ушёл на объект» и шёл в ФБОН. Так он ходил в библиотеку семь лет. Ежедневно. Видимо, там, пиратствуя в море книжных сокровищ, он и привык к свободе творческого поиска, — описывал биографию художника журнал «Спутник» в 1991 году.
Параллельно он занимался оформлением детских площадок, а также писал пьесы и ставил спектакли для Английского театра, созданного совместно с женой, Надеждой Буровой, преподававшей английский язык в МГУ.
В середине 1970-х Пригов бросил работу в архитектурном управлении и параллельно с театром стал заниматься скульптурой (которая давала ему и хлеб), графикой, перформансами и прочими направлениями нонконформистского искусства, которого на официальном уровне в СССР не существовало. Так он подружился с андеграундными художниками, ставшими впоследствии известными деятелями московского концептуализма — Борисом Орловым, Ильёй Кабаковым, Эриком Булатовым и другими. С Орловым они в итоге сделали свою мастерскую, ставшую неформальным общественным пространством, где происходили литературные чтения или показ новых работ.
Пригов старается не высказываться об окружающем нас мире впрямую: для этого он использует чужие слова, сталкивая и разводя их по своему усмотрению или же раскладывая наподобие пасьянса, предлагая нам стать участниками некоего действа игры. Многие свои стихи он исполняет как акции — в сопровождении музыки и визуальных эффектов. В живописи — та же смена позиций. От явной карикатурности до тщательной и торжественной прорисовки образа, подобно средневековому художнику. <...> Синтезируя традиционное искусство и заклинательную, мифологическую стихию языка соцреализма, он приходит к новому качеству поэзии и живописи, утверждает определённую самоценность уродливого культурного гомункула. В культуре, полагает Пригов, нет смысла отстреливать дурной вкус, как волка, — в самой дальней перспективе это может нанести ей вред, — писала журналист Алёна Калягина в перестроечные годы о манере Дмитрия Александровича.
В СССР выставляться и печататься он получил возможность только с 1987 года. Хотя уже с 1975-го неоднократно публиковался за границей в русскоязычных изданиях. Уже после падения железного занавеса Пригов стал много где (в том числе в западноевропейских и американских университетах) выступать со своими перформансами и лекциями о современном искусстве, завоевав на рубеже 1980-х — 1990-х репутацию одной из самых крупных фигур мирового авангарда. Также он успел побыть киноактёром, снявшись в эпизодических, но запоминающихся ролях в фильмах «Такси блюз» Павла Лунгина (1990) и «Хрусталёв, машину» Алексея Германа (1998).
Одним из изобретений Пригова стали стихограммы — листы с машинописным текстом, где закодированы разные смыслы. Про них стоит рассказать более детально, предоставив слово самому автору.
Листы Стихографии не представляют собой, хочу предупредить сразу и со всей определённостью, образцы графической поэзии или аналогию криптограммам. Они прежде всего есть динамика, столкновение живущих текстов, что воспринимается только в чтении как процессе. И за образцы они имеют себе не предметы изобразительного искусства, а всю культуру официальных и бытовых текстов от газетных лозунгов и шапок до бюрократических циркуляров и прописных истин. Графическая же их сторона есть неизбежный результат языковой структуры, положенной на бумагу, — писал Пригов в предуведомлении к своей книге «Стихограммы».
Путешествия по приговским местам
Стихограмма «А—Я» стала московской достопримечательностью — несмотря на попытки властей закрасить её, она уже несколько лет украшает торец многоэтажки на улице Профсоюзной возле станции метро «Беляево» на юго-западе столицы. В этом районе Дмитрий Александрович жил с семьёй, в шутку (в духе его пересмешнического художественного метода) называя себя «герцогом Беляевским», а саму местность — «герцогством». Иронично и беззаботно экспериментируя с этим более двух десятилетий назад, сегодня бы Пригов наверняка нарвался на минное поле болезненной рефлексии блюстителей незыблемости границ и укладов.
Люди кричат, выкликая приветствия и лозунги независимости Беляево. Надо сказать, регулярно в течение многих лет целые депутации приходят ко мне и просят принять титул герцога Беляевско-Богородского со всеми вытекающими из этого политическими и социальными последствиями, с признанием полного и неделимого суверенитета нашей славной земли Беляево. И она, поверьте, достойна этого, — писал Пригов в эссе 1999 года, провозглашая психоделический «суверенитет» своей вотчины.
Во многом благодаря ему этот «безликий» (на самом деле — нет) спальный район стал культурным пространством, которому посвятил книгу польский архитектор Куба Снопек, призывающий включить местность в список объектов ЮНЕСКО. По концептуальному совпадению недалеко от дома Пригова в сентябре 1974 года имели место печальные события, связанные с неформатным искусством СССР, известные как «бульдозерная выставка». Так вошла в историю уличная экспозиция на пустыре возле улицы Островитянова, которую власти разгромили с помощью уличной техники.
Сам Дмитрий Пригов, будучи альтернативным краеведом и психогеографом, устраивал экскурсии по своему «герцогству». Одну из них, состоявшуюся в ноябре 2003 года, описал в своей книге Куба Снопек:
Во время прогулки с Приговым скучная архитектура неожиданно обрастала смыслами, поскольку оказывалась связана с местной историей, местными героями и культурными событиями. Городской пустырь, к которому Пригов не раз возвращался в своих стихотворениях, становился значимым пространством. Благодаря мощной культурной инъекции безликий ландшафт приобретал смысл, одинаковые дома превращались в уникальные, а пространственные пустоты наполнялись значением. В тот день Пригов полностью изменил восприятие этого места, он погрузил его в новый контекст, заставил почувствовать глубину, скрытую под монотонным архитектурным ландшафтом.
Как отмечала директор галереи «Беляево» Марина Бушуева, в своих стихах Дмитрий Александрович писал про родной район, смешивая архитектурное пространство и разные воображаемые истории. Например, цикл созданных в 1975–1980 годах стихов «Апофеоз Милицанера» был навеян соседством с Высшей школой милиции СССР (ныне Московский университет МВД имени Кикотя), напротив которой жил и невольно следил за её посетителями автор. Уже сегодня по микрорайону проводятся всевозможные культурологические экспедиции, которые на манер самого Дмитрия Александровича можно называть «путешествиями по приговским местам».
Одновременно в разных местах
В последний год Пригов сотрудничал со скандальной арт-группой «Война», известной своими радикальными политическими высказываниями, и готовился участвовать в акции с очень концептуальным для его жизни (и особенно скорой смерти) названием «Вознесение». Вот что об этом рассказывал один из участников объединения Алексей Плуцер-Сарно:
В июне 2007 года группа «Война» предложила Дмитрию Александровичу Пригову совместную акцию, в рамках которой группа должна была затащить мэтра, сидящего в запертом несгораемом железном шкафу, по лестнице на 22-й этаж общежития МГУ. (Железный сейфовый шкаф раздобыть не удалось, перед акцией было решено воспользоваться советским дубовым шкафом). «Война» взяла на себя «вознесение» поэта, запертого в советском шкафу, по лестнице университетского общежития «Дом студента» на Вернадского. Многопудовый железный шкаф мы должны были затаскивать вручную на 22-й этаж целый день. Пригов должен был читать стихи прямо из шкафа. Но не просто читать, а вторить собственному поэтическому саундтреку, разносимому динамиками по лестничным пролётам. Шум этого саундтрека представлял собой как бы неизменный сакральный потусторонний голос, которому вторил голос живого поэта, запертого в железной «клетке». Пригов поднимался бы всё выше и выше, сквозь этажи воспетого им всеобщяжного быта. Но акция, назначенная Приговым на 7 июля 2007 года, была 5 июля запрещена деканом Мироновым, а на следующий день Пригов перенёс инфаркт и вскоре скончался.
Уже после смерти Дмитрия Александровича бывшие участницы «Войны», ставшие основой другого радикального объединения — феминистской панк-группы Pussy Riot, отметили память Пригова знаменитой акцией «Милиционер вступает в игру» (название отсылает к тому самому стихотворному «милицанеру» из Беляево). Во время финального матча ЧМ-2018 они выбежали на футбольное поле стадиона «Лужники» в полицейской форме.
Как писал украино-американский арт-критик Анатолий Ульянов, которому Дмитрий Александрович дал последнее в своей жизни интервью в мае 2007 года, Пригов — «это Гагарин русского авангарда второй половины XX века, астронавт № 1 московского концептуализма и последний живой поэт».
На своём майском выступлении в Киеве («Киевские Лавры 2007») он распухал и пульсировал, загорался и трансформировался в поток звуков, содрогался, взмахивал руками, распахивал рот, щурился и расцветал. Он был, пожалуй, едва ли не единственным живым существом на фоне легионов тоскливых и потухших поэтических мертвецов. Непреодолимо молодой. Непреодолимо просветлённый, вдохновляющий и пронзительный. До конца в искусстве и движении, — констатировал Ульянов.
Товарищ и коллега Пригова, писатель Лев Рубинштейн вспоминал, что Дмитрий Александрович называл себя «работником культуры», причём главное слово здесь именно «работник». Он оставил после себя «невероятных размеров» корпус текстов, обладая «иррациональной способностью оказываться одновременно в разных местах». А по версии самого Рубинштейна, Пригов являлся «синкретическим артистом», который в силу своей работоспособности был «одновременно всем».