Глава Союза комитетов солдатских матерей Валентина Мельникова с 1989 года занимается правозащитой в армейской среде. За 33 года своей общественной деятельности она впервые столкнулась с такой спецификой работы, как во время объявленной частичной мобилизации. И немудрено — по ее словам, ничего подобного не происходило с 1941-го года. О том, как работает ее организация, как строится защита интересов мобилизуемых и что делать тем, кто считает, что их права ущемлены, Валентина Мельникова рассказала в интервью NEWS.ru.
— Валентина Дмитриевна, насколько в связи с мобилизацией к вам вырос поток обращений?
— Вырос — не то слово. Мы находимся в помещении, в котором в чеченскую войну каждый день приходило до 250 человек, и это были новые посетители. Сейчас в день приходит до 700 сообщений во «ВКонтакте» и мессенджерах, плюс неисчислимое количество мобильных звонков, слепых — берем, когда успеваем. И это только наша московская приемная.
То же самое в регионах, там народ захлебывается. Там еще люди к ним ножками приходят на прием. Вообще невыносимо. Те, кто отправил своих мужчин в мобилизационные части, приходят на следующий день и говорят: «Вот, его забрали, а я тут осталась, у меня столько проблем, что я буду делать?» Ты сначала приди и спроси, а потом уже отправляй.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
Самое тяжелое в нашей работе — когда мы чувствуем и реально видим, что мы сделать не можем ничего. Сейчас, поскольку это индивидуальная история, мы очень быстро сообразили, что есть государственные точки, которые принимали решения по каждому человеку — глава субъекта Федерации, военный комиссар субъекта Федерации и надзирающая за ними военная прокуратура, которая, видать, плохо надзирает.
Поэтому мы просим теперь каждую семью: есть жалобы — пожалуйста, есть сайты, жалобы отправляй, документы прикрепляй. Конечно, есть просто чудовищные истории.
— Например?
— Когда, допустим, остается лежачий инвалид первой группы, потому что мобилизуемый был его единственным внуком или сыном. Если кто-то успел какую-то справочку сунуть и если наглый районный военком прочитал ее, то, может быть, человека не мобилизуют. А могут сказать «ничего, соседи будут ухаживать». Мы всё это проходили уже.
И, конечно, больные. Мужики, которым за 40. Мы встретились с теми заболеваниями, с которыми мы никогда не встречались с призывниками. Кроме гипертонической болезни, ничего призывного там нет, там есть многочисленные инфаркты, инсульты, металлические предметы во всех частях тела после травм, просто какие-то тяжелые... Я уже не говорю, что с активными ВИЧ и гепатитом C у нас отправили, насколько я знаю.
— Они сейчас в войсках?
— Они сейчас в частях, насколько мне известно. Лекарства у них нет поддерживающего. У меня одна жалоба была напрямую, человек попытался у врача получить свои ВИЧ-лекарства, сказали, что у них ничего нет. Жена пришла через два дня, «он в армии, пускай там достает». Этому нет никакого эпитета. Как написала одна журналистка, «пришлите мне новые матерные слова, потому что старые уже не отражают реальность». Вот с чем мы столкнулись.
Кто должен сделать, чтобы человека вернули, изолировали, в госпиталь положили? У нас остается только военная прокуратура. Судя по моим разговорам с двумя-тремя гарнизонными прокуратурами, они там так же, как и мы, работают круглые сутки. Это же надо успеть. Потому что верховный главнокомандующий говорит, что будут мобилизовывать только этих, этих и этих, что будет обязательное обучение, еще чего-то. Какое обучение? Их призвали, куда-то закинули, быстренько перекинули на приграничные базы, и вот они стоят на границе в 40 километрах, и офицеры им говорят: «Ничего, что вы больные, завтра мы уходим через границу». Вот и вся любовь. А там кто-то вообще не служил, кто-то служил 15 лет назад, кто-то был поваром или еще кем-то.
— Вы считаете, это эксцесс исполнителя или это специально созданная ситуация, в которой несколько развязаны руки у военкомов?
— Мы с первого дня поняли, как только стали присылать фотографии, как на улицах раздают повестки, мы поняли, что это будет так, как проходили призывы в 2004–2006 годах. Метод облавы.
— Зачем так делается, есть какое-то объяснение?
— Понятия не имею. Меня в одной из групп кто-то укорил, мол, я беспокоюсь о российских солдатах, нет бы побеспокоиться о погибающих украинских детях. Ребят, мы правозащитная организация, есть закон, есть порядок, написанный и утвержденный давно. Вы обязаны действовать по закону. Мы не оцениваем, чего там и куда. Складывается впечатление, что закон не исполняется абсолютно: ни в части медицинских комиссий, ни комиссий, которые должны утвердить категорию годности и рассмотреть семейное положение и другие обстоятельства, липовые повестки, никто ни на что не обращает внимания, меняют учетные специальности. Сегодня парень прислал, что у него стоит «артиллерист», а в воинской части сказали: «Нам нужны пехотинцы, уйдете пехотинцем».
Я считаю, указ президента не выполняется ни в одной части. Все, у кого есть право на отсрочку, если люди сами не добиваются... Как наши призывники — если призывник не придет в военкомат с заявлением, где точно написано, почему он должен получить отсрочку, освобождение, никто не будет смотреть ни на него, ни на его документы. Я особо нежным, которые «ну вот зачем, мы придем, поговорим», — говорю, что у нас была история: пришел парень, говорит, что его признали годным, а он инвалид — он штанину поднял, а у него там протез. Коллега моя говорит: «А вы что, одеты были», а он: «Да нет, я в трусах был, врач голову не поднимал, спросил, есть ли жалобы, я сказал, что нет». Вот это то же самое, что происходит сейчас. А уж кто виноват — потом, по результатам, если военная прокуратура захочет, пусть разбираются, кто виноват.
— Однако мы знаем о возвращении из войск тех, кого мобилизовали по ошибке. Значит, все-таки это не система, а эксцесс исполнителя, как вы считаете?
— Военная прокуратура работает как может. То, что это единственный военный орган, который является нашим давним, хорошим и надежным партнером — это безусловно. Всё, что они могут, они сделают. Даже по жалобам, когда бросают в нежилые помещения или в поле в палатках без еды и воды, прокуроры делают что могут. Но масса людей и масса нарушений такая большая, что прокуроров тоже ограниченное количество, им тоже нужно есть и спать. Моя коллега в Костроме пришла на прошлой неделе, а ее прокуроры спрашивают: «Слушай, у тебя нет ничего поесть?» Пришлось кормить прокуроров. Мы этих людей знаем, относимся к ним с любовью, потому что это единственная надежная структура. Она, если может, поможет.
— Вы по своим наблюдениям можете оценить, действительно ли сейчас речь идет о наборе исключительно тех 300 тысяч, о которых говорил Шойгу, или, может быть, речь идет о большем количестве?
— Я не могу оценить, потому что, по моему мнению, это идет не по закону. Невозможно ничего оценить. Если бы мы видели, что призываются такие-то военно-учетные специальности, такой-то возрастной состав, если бы была какая-то логика в этом. Понятия не имею, что там происходит и сколько они пытаются отправить.
Емкость воинских частей тоже не безгранична. Там есть постоянный состав, там есть призывники, которых надо будет увольнять сейчас — дай Бог, чтобы их уволили, чтобы они спокойно уехали домой.
Потом пошли сообщения, что, мол, закрома Родины не содержат нужное количество форменной одежды и обуви. Это вообще меня потрясло, потому что Росрезерв должен это всё иметь на всё население страны. Это отдельный вопрос, который кто-то периодически поднимает, а потом он тихонечко исчезает. Наверное, там тоже сейчас пытаются понять, что там происходит. Назначили нового начальника по материально-техническому обеспечению. Ну, посмотрим, что ему там удастся найти.
— Сейчас осенний призыв отложили на месяц, как мы знаем. По вашему, значит ли это, что мобилизация рассчитана до ноября, чтобы призывная кампания с ней не пересекалась, исходя из возможностей военкоматов?
— Во-первых, правильно сделали, что перенесли. Потому что в одном военкомате иметь и мобилизованных, и призывников — это совсем ад. Потому что, во-первых, там мало сотрудников, во-вторых, разные задачи. Призывников надо худо-бедно официально провести через медицинскую комиссию, в личное дело что-то подшить, какие-то решения вынести, там это более прозрачно. А мобилизация — это вал.
Офицерам, которые приезжают за мобилизованными, ничего не мешает прихватить с собой десяток-другой призывников. Какая разница? Личные дела, похоже, не берут с собой, если отметок в военных билетах нет, жетонов у мобилизованных нет — ну и фиг с ними. Слава Богу, этого пока избежали.
— Технически, по-вашему, возможно продолжение мобилизации одновременно с призывом?
— Если начальники распорядятся, может быть вообще всё. Поэтому этот вопрос совершенно риторический. В России может быть всё.
— Не было ли у вас судебного опыта, связанного с нарушениями при мобилизации?
— А кто подаст в суд? Во-первых, люди, которые в частях, уже там. Во-вторых, чтобы подать в суд, надо иметь возможность хотя бы на сайт суда отправить исковое заявление. Должен быть худо-бедно какой-то интернет. Всем было приказано иметь кнопочные телефоны, так что, до свидания. В судах представительствовать могут люди только по доверенности или адвокаты по ордеру. А потом, честно говоря, во многих случаях непонятно, в какой суд и какой иск [подавать] и что скажет суд, потому что многие позиции, заявленные устно, так и не отражены в документах.
— Вы имеете в виду выступления Шойгу и Путина по поводу критериев — кого мобилизуют, а кого нет?
— По отсрочкам, по воинским учетным специальностям и по всему остальному. Я слежу за тем, что пишут наши адвокаты, и мы сами предлагаем подавать в суд на повестки, которые рассылают по предприятиям и квартирам в Москве и Санкт-Петербурге. Бывает так, что военные комиссариаты, наверное, городского уровня, рассылают «боевые» повестки, то есть для отправки уже в воинскую часть, людям, которые не приносили документы, не проходили медкомиссию и призывную комиссию. В этих повестках мелким шрифтом написано «по указу президента и решению районной мобилизационной комиссии вы призваны».
Эту повестку мы просим всех отправлять в военную прокуратуру как жалобу, потому что там есть два грубых нарушения. Первое — военный комиссар или какой-то чиновник, который написал свою фамилию и поставил закорючку под повесткой, превысил должностные полномочия. Невозможно возложить обязанность на человека, который не прошел нужную процедуру. Второе — эта повестка подставляет руководителей предприятий, которые обязаны повестки вручать своим сотрудникам. Они не обязаны вручать «боевые» повестки, они обязаны вручать повестку-уведомление. Со стороны руководителей это тоже превышение должностных полномочий.
Я предложила мужикам постарше подать в суд, сделать простое заявление. Можно подавать в суд как гражданский иск о возмещении морального и материального вреда. Вот и пусть гражданский, не писать в следствие, не надо нам уголовного дела. Пускай суд подтвердит, что люди превысили должностные полномочия.
— Что грозит за неявку по такой повестке?
— Вообще-то ничего, потому что она юридически ничтожна по нашей многолетней практике с призывниками. Но в любом случае, когда идет такой вал и такие нарушения, конечно, мы просим обязательно сообщить в военную прокуратуру и губернатору, что вы просите все эти вызовы отменить.
И потом, то, что в Северной Осетии гражданам со всей России, которые стояли в очереди на выезд, повестки вручали за подписью местного военного комиссара и никто по этому поводу даже не оговорился... Мобилизовывать может только военкомат, где лежит личное дело, где человек числится в картотеке призывников. Только туда его могут вызвать, там он может пройти комиссию, и там ему могут выдать повестку или решить, что у него отсрочка.
— Обращаются ли к вам родственники призванных по мобилизации военных, которые, допустим, пропали без вести.
— По мобилизации, по-моему, пропавших пока нет. Никто не обращался.
— Однако что делать в этой ситуации человеку, если такое случится?
— С пропавшими без вести всё очень плохо. Более того, если это мобилизованные, то у нас есть страшное подозрение, что у части этих людей нет отметок в военных билетах и индивидуальных жетонов. У меня были такие обращения еще со стороны тех, кто в России. Это страшно, потому что пропавший без вести — это всегда была страшная судьба, потому что никто ничего не знает. Даже если сослуживцы что-то говорят, они говорят гипотетически. В некоторых частях вообще ничего не говорят, и люди не знают, где и что было.
Искать сейчас на территории Украины невозможно ничего. Когда российские войска занимали какие-то территории, где они уже были и вернулись, насколько я знаю, не нашли ни одного. Я думаю, не искали, мягко говоря.
Есть такой документ, «Наставление Вооруженным силам». Это утвержденный министром обороны приказ о том, как должны действовать командиры в боевых условиях для соблюдения международного гуманитарного права и Женевских конвенций. По пропавшим без вести история такая: по «наставлению», после каждого боестолкновения, где есть раненые и погибшие, командир части обязан каким-то образом вызвать на переговоры командование противоположной стороны и запросить гуманитарное перемирие, чтобы собрать тела погибших, подобрать своих раненых, обменяться, если надо, и попытаться всех найти.
Насколько я понимаю, ни разу такое не было объявлено. И это тоже традиция, потому что так начиналась история с пропавшими в первой чеченской войне, когда объединенный штаб командования не разрешил матерям и нашим комитетам собирать тела погибших. Они просили на коленях о четырех часах прекращения стрельбы, им этого не позволили. Тела там лежали больше месяца.
Пропавшие без вести — это страшно, и нам нечем утешить родных.
— Есть какой-то базовый набор действий, куда идти человеку, у которого пропал близкий?
— В любом случае по пропавшим без вести надо обязательно во все государственные структуры, которые так или иначе имеют отношение к судьбам людей, обратится официально. Это главный военный прокурор, уполномоченный по правам человека, и, может быть, Министерство обороны. Но в этот раз мы предпочитаем, чтобы обращались в Главную военную прокуратуру, чтобы они решали. Если надо, они сам передадут в Министерство обороны. Потому что никакого розыска нет, уголовных дел по пропавшим без вести не заводится, поэтому никаких других структур нет. Существует горячая линия Министерства обороны, офицеры очень аккуратно и вежливо собирают любую информацию. Если семья предполагает, что человек пропал без вести, они должны позвонить и попросить офицера, чтобы тот записал информацию.
Чтобы люди не потерялись, особенно мобилизованные. В каких частях они находятся, кто может про них что-то знать? Ровно так было в чеченскую войну, потому что собирали сборные подразделения, люди друг друга не знали, и если кто-то попадал в плен, был ранен или пропадал, никто не знал, кто он такой и кому чего про него говорить.
Мобилизованные тоже неделю побыли вместе, подразделения большие, некоторые по 3-4 тысячи.
Еще в начале боевых действий мы говорили, что если долго нет связи, нужно обязательно звонить и сообщать на горячую линию. А больше пока ничего сделать не возможно. Все понимают, какие там идут боевые действия.
По человечески я могу сказать, что так же, как и в чеченскую войну, наши военные противники погибших хоронят, если могут, и знаки ставят. И чеченцы, и украинцы. Если это был чеченский отряд, они на карте помечали место, если это была братская могила — помечали место. Поэтому, как сказал мне коллега из миротворческой миссии имени генерала Лебедя: «Ну что ты волнуешься, ну кончится в****, ну 10 лет будем искать, как всегда». Так вот философски люди, которые этим занимаются, подходят к этой истории.
— Другая ситуация. Например, женщине пришли документы, что муж погиб, но тела нет. Что делать?
— Не будет документов, если тела нет. Существует приказ министра обороны «О погребении». Там четко пошагово написано. Пока не установлено, что это тело — это вот этот военнослужащий, никаких документов никто оформить не может, потому что это юридически значимые документы.
Если тело неопознаваемо, в Ростове есть лаборатория по генетическому анализу. Если есть предположение, что это может быть конкретный военнослужащий, то обращаются к его родным и просят прислать на анализ ДНК. Пока этого нет, никаких документов быть не может.
— Знаете ли вы, есть ли какие-то проблемы с выплатами компенсации за погибших?
— По погибшим там проблемы у добровольцев и у «Боевого армейского резерва». Там всё непонятно, кто-то получает только «президентские», не хотят выплачивать обычные страховки как военнослужащему. Там большая проблема с контрактами, которые добровольцы подписывают или не подписывают. Там пока ничего не понятно. В каждом отдельном случае пытаемся разобраться.
У меня таких обращений нет, у наших комитетов в регионах много. Только с одной историей с Дальнего Востока [я разбиралась], потому что они попросили вмешаться нас здесь. А там много, там народ идет косяком, ничего не понятно.
— Косяком идут люди, у которых родственники погибли?
— Погибших относительно мало, но всё равно, идут и те, у которых выплаты другие. Там же и раненым положены выплаты. Погибших не так много обращается, потому что основные погибшие — военнослужащие, там всё регламентировано, известно, в какой части, можно добиться всех справок и всех документов.
— Вы имеете в виду контрактников?
— Да. Насколько мне известно, вначале были и призывники погибшие. Неважно, военнослужащие — те, кто в списках личного состава.
— Вы сказали, большие проблемы с контрактами. Что вы имели в виду?
— Нам жаловались, что у добровольцев бывают пустые контракты. Там должно быть написано, какое ведомство и с кем контракт.
— Чем это чревато, как вы считаете?
— Не знаем, только запросили надзорные органы.
— Некоторые высказывают мнение, что неофициально эта мобилизация фактически имеет чуть ли не добровольный характер.
— Ничего себе добровольная!
— Я говорю о том, что человек, который не придет по повестке, не привлекается к уголовной ответственности, получает только штраф. Выглядит как некий тест на лояльность государству: в военкомат идет тот, кто более-менее лоялен, не хочет ссориться с государством. А активный противник спецоперации и государства вообще просто не пойдет в военкомат. Таким образом создан правовой вакуум, который позволяет отсеять людей, которые с точки зрения государства не должны появляться на фронте. Вам так не кажется?
— Циничный вопрос на самом деле. Никаких несогласных нет, никакой добровольности нет, потому что облавы — это не добровольность. Если у подъезда с утра до ночи дежурят люди, которые могут любого под руки взять и отвезти в военкомат, никакой добровольности здесь нет. В маленьких поселках и деревнях вообще никакой добровольности нет. У меня есть жалоба, написали из какой-то сибирской деревни, где увезли всех до одного мужчин.
Говорить о том, что это добровольно, при том, что, как я считаю, закон не соблюдается, — это цинично, у меня другого слова нет. Вы же знаете, что наказать можно любого, вне зависимости от того, есть за ним проступок или нет, положено ли его наказывать или нет. Если захотят, всех достанут, осудят, привезут в колонию, и будет человек сидеть свои новые, дезертирские 10 лет, хотя он — не военнослужащий и даже не призван на мобилизацию.