Со времен Гражданской войны связи с Сибирью и Дальним Востоком были приоритетными для советского правительства. С азиатского севера России новая революционная власть вывозила хлеб и сырьё на экспорт, а ввозила машины, оборудование и поселенцев. Освоение края требовало огромных средств. И единственный быстрый и доступный путь лежал через моря Ледовитого океана и сплав вниз по рекам.
Край богатый и недоступный
«Богатство России будет прирастать Сибирью» — золотые слова Михаила Ломоносова, но даже в конце ХIX века до этого было далеко. Большая часть территории Сибири и Дальнего Востока не была по-настоящему исследована.
Основная масса хозяйственной деятельности производилась в районе строящегося Транссиба и районов южнее его. Всё, что севернее, это был чудовищный ледяной край, в котором кочевало коренное население, изредка заглядывали научные экспедиции да вездесущие налоговики и охотники.
Всё начнет меняться в начале ХХ века, ещё во времена Российской империи. Адмирал Степан Макаров был одним из тех, кто лоббировал исследование сибирской Арктики. Он считал, что можно установить постоянную морскую связь с регионом через Северный Ледовитый океан. Это было вполне логично — было дорого строить в арктической пустыне или тундре железные дороги на тысячи километров, только чтобы стимулировать вывоз сырья. Для этого не было ни учёных, ни инженеров, ни людей.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
А установив навигацию через океан, вглубь Сибири можно было проникнуть через её полноводные реки. Енисей, Обь, Лена, а южнее Ангара и Амур — идеальные транспортные артерии для освоения гигантского региона. А то что будущее у него должно было быть прекрасным, в этом был уверен не только Макаров, но и великий полярный исследователь Фритьоф Нансен.
В 1913 году норвежец проехал по всей Сибири. Он был потрясен, по его мнению, этот холодный регион был просто обречён стать домом для «миллионов счастливых домашних очагов» и втащить Россию в светлое будущее. Свою книгу, которую в 1915 году издали в Петрограде, он так и назвал — «В стране будущего».
Весь этот мощный пиар от лучших представителей военно-морского флота и популярнейших исследователей того времени грамотно дополнялся двумя вещами. В 1890–1891 годах будущий император Николай II на обратном пути своего путешествия по Азии проехал всю Сибирь. Как и на Нансена, она произвела на него огромное впечатление. Это отмечали все — имперская верхушка в начале ХХ века будет считать свои арктические провинции потенциальным локомотивом развития всей страны.
А в конце XIX века Российская империя стала подчинять себе экономически Манчжурию, Монголию и Восточный Синдзян. Планы были колоссальные — создать на этих землях Желтороссию: территорию расселения колонистов из Центральной России, чтобы снизить уровень её аграрного перенаселения. Проигрыш в Русско-японской войне 1904–1905 годов лишь слегка притормозил развитие этих планов. Но от них не отказывались.
Сибири в этих концепциях отводилась огромная роль. Через Транссиб и освоение её арктических территорий колонизуемые земли включались бы в общеимперское хозяйственное развитие. Потому что для жизни на новых территориях нужны были ресурсы, много ресурсов — дать их могла только Сибирь.
Так её освоению был придан империалистический и колониальный толчок. Вполне достаточный, чтобы от «холодильника», в котором водятся пушнина, рыба, морские звери да лес, Сибирь стали считать ресурсной кладовой страны. Доступ к которой ещё надо открыть, а её саму — нормально освоить.
С Гражданской с любовью
Все это порушила Первая мировая война. Стало как-то не до развития Сибири, тем более Арктики. Однако кое-что было сделано. В 1915 году имперская Академия наук создала Комиссию по изучению естественных производительных сил России (КЕПС).
Формально цель КЕПС была простой. Надо было понять, что ещё можно бросить в жернова войны. Желательно быстро и производительно, чтобы на входе металлическая руда, уголь и энергия, а на выходе — пушки, винтовки и снаряды.
В реальности же изучение отдаленного региона привязали к военному времени. Все равно в империи уже ни на что денег не оставалось — все сжирали высший свет и война. Так произошла военная мобилизация науки, которая в будущем сыграет огромную роль. Но не в империи, а в Советской России.
Несмотря на то что денег у новой революционной власти было ещё меньше, чем в исчезнувшей империи, задачу использования сибирских ресурсов с повестки дня никто не снимал. Более того, актуальность задачи была обусловлена развалом экономики и нарушением транспортного сообщения с начала Гражданской войны. В мае 1918 года на стол советским военным морякам лег проекта доклада от гидрографов, планировавших изучать Северный Ледовитый океан.
«Экономический и промышленный кризис и голод в европейской России побуждают принять самые срочные меры <...>. Таким образом, выдвигается вопрос о необходимости широкого использования морскими путями к устьям больших сибирских рек и развития рыбных и звериных промыслов в Ледовитом океане», — заходили с козырей ученые.
И военные их в этом полностью поддерживали. Месяцем ранее Генеральный штаб выдал Наркомату по морским делам следующее: «<...> установление срочных пароходных рейсов к устьям рек Оби, Енисея и Лены вызовет общий культурный подъем и оживление торгово-промышленной жизни Западной Сибири и облегчит эксплуатацию огромных естественных богатств Сибири путем вывоза их на европейские рынки».
Советская Россия находилась не в том состоянии, чтобы так просто отмахиваться от таких проектов. Нужны были деньги, нужно было занять специалистов — от инженеров и ученых до геологов и военных. Исследование Сибири решало все задачи сразу. А к 1920-м годам проблема вывоза ресурсов из Сибири встала во весь рост.
Дело в том, что страна лежала в руинах после окончания Гражданской войны. Надвигался голод, а денег не было. Не было, собственно, ничего, что можно было предложить тем самым иностранным капиталистам, после чего они стали бы торговать с Советской Россией продовольствием.
К тому же установление прочных связей с сибирскими регионами имело ещё один момент. В 1910–1920-х годах Великобритания, Дания, Канада, США и Норвегия ринулись захватывать арктические земли. Помимо рыбных и промысловых ресурсов их также привлекали потенциально богатые месторождения угля, металлических руд и ценных минералов и, возможно, нефти. Советской России пришлось в буквальном смысле отбиваться от их претензий. Канада, например, претендовала на остров Врангеля. Норвегия имела планы не только на архипелаг Франца-Иосифа, но и на Новую Землю. А в США в 1924 году в конгрессе дебатировался вопрос, не объявить ли Северный полюс, да, вот так просто, весь Северный Полюс, американской территорией. Проект похоронили.
А вот от попыток купить крупнейший остров планеты, Гренландию, США не отказались до сих пор. Президент Дональд Трамп подкатывал с этим вопросом к датчанам, а ещё он пытался обменять его на остров Пуэрто-Рико. Но в 1910–1920-х годах Дания «всего лишь» пыталась отогнать Норвегию, которая оккупировала восточную часть Гренландии. Насилу выгнали — всё-таки кровь викингов, это судьба какая-то!
В Москве всё это видели и нервно озирались. План освоения Севера внесли в перспективный план развития страны — ГОЭЛРО. Причем за основу было решено взять программу КЕПС и ряда других научных рекомендаций. Арктику планировали вначале хорошенько исследовать, а потом уже с пролетарским энтузиазмом освоить.
Здесь научные кадры приобрели решающее значение. Основанный в 1920-х годах Плавучий морской институт был одним из первых, кто обосновал в своём докладе необходимость развивать Северный морской путь (СМП). Аргументация была простой: Северный Ледовитый океан остается для молодой республики фактически единственным выходом к Мировому океану вообще. То есть это единственная торговая артерия с потенциально огромными перспективами. Для усиления эффекта от своей концепции сотрудники института вписали, что СМП — это колонизация Сибири, а это в свою очередь имеет «стратегически важное военное значение для армий, оперирующих против Китая и Японии».
Морской путь в Арктику
Доклады ученых были поданы очень вовремя. Ведь именно в 1920 году Советская Россия начинает череду так называемых Карских экспедиций.
Они должны были обеспечить продовольствием из Сибири европейскую часть страны. Первую провели в августе — октябре 1920 года. Она вышла из Архангельска и успешно дошла до устья Оби и Енисея. В ней участвовали всего 18 судов. И это был полный успех.
Из Сибири вывезли около 1000 тонн хлеба, примерно 1500 тонн жиров, большое количество экспортных товаров: пушнины, льна, шерсти, конского волоса и др. Советская власть убедилась в двух вещах: первое — что морские проводки можно сделать даже в условиях тотального развала экономики, и второе — из Сибири есть что вывозить! Короче говоря, надо было ударно ковать евро-арктическую торговлю.
Карские экспедиции быстро стали регулярными. Наркоматы внешней торговли и путей сообщения закупали за границей новые суда, ледокольное оборудование, приборы, моторные лодки и другие необходимые предметы для плавания по северным морям. Вывозом различного сырья, продовольствия и леса и доставкой их по местным рекам в арктические порты занимались соответствующие отделы Комитета Северного морского пути при Сибревкоме. Они же занимались ввозом в Сибирь машин, инструментов, охотничьего снаряжения, химических и других товаров, в которых нуждался регион. Планировали экспортно-импортные операции заграничные представительства Наркомата внешней торговли в Лондоне и Берлине. Через них закупались товары, фрахтовались морские суда, контролировались грузоперевозки из европейских портов в Советскую Россию.
В 1922 году арктическим предприятиям занялся лично Феликс Дзержинский. В качестве наркома путей сообщений и уполномоченного ВЦИК и Совета труда и обороны (СТО) он приехал в Новосибирск. Прямо на месте Дзержинский порешал многие межведомственные проблемы участников подготовки и проведения Карских экспедиций. Например, он организовал за государственный счет ремонт судов Енисейской флотилии, добился увеличения финансирования строительства портов в устьях Оби и Енисея. По его распоряжению Енисейскому пароходству была быстро передана часть судов Беломорского флота.
Такое внимание к полярному региону только усиливало стратегические позиции полярных исследователей и администраторов в структурах советской власти. Все 1920–1930-е годы быстро росло число экспедиций, научных станций и заводов по переработке сибирского сырья. Сам регион окончательно превратился в стратегически важную область страны, к которой был нужен отдельный подход.
Однако оставалась одна проблема. Навигация по Северному Ледовитому океану была слишком короткой. Какие-то несколько месяцев, за которые надо было успеть всё. Завезти ученых и оборудование, вывезти сырьё и тех же ученых. Да, Карские экспедиции начала 1930-х годов — это уже сотни кораблей, причем большая часть — это зарубежные суда. Да, это вывоз не тысяч, а десятков тысяч и даже сотен тысяч тонн грузов в отдельные удачные годы. Но это частности — нужно было показать, что доступ к Арктике, по сути, существует круглый год.
Задачу решил советский ледорез британской постройки, закупленный ещё во времена империи и в 1920 году названный «Фёдор Литке», по имени известного полярного исследователя. В отличие от ледокола, который давит своей массой на лёд, ледорез разрезает и расталкивает ледовый покров. Сейчас такие суда не строят, но в начале ХХ века, когда ещё не была выбрана оптимальная форма ледокольных судов, да и исследования Арктики находились в зачаточном состоянии, они были очень популярны.
Ледорезу «Фёдор Литке» в 1934 году удалось то, чего до него не удавалось никакому кораблю. Вышел из Архангельска и за одну навигацию, без зимовок, дошел до Владивостока. Таким образом, участники этой экспедиции практически доказали, до СМП проходим. А ведь катастрофа с ледоколом «Челюскин» ранее, в 1933 году, при всем героическом антураже, который его окружал, могла сильно затормозить развитие арктической навигации.
Но созданное в 1932 году Главное управление Северного морского пути, во главе которого встал академик Отто Шмидт, доказало, что всё делалось не зря. Проход «Литке» доказал, что из потенциально достижимого СМП стал экономической реальностью. Арктический регион через 500 лет своего формального освоения стал частью страны.