В конце XVIII века никто не рассматривал Францию в качестве будущего европейского гегемона. Да, у Парижа было много талантливых генералов, страна фактически работала на войну, но победить все европейские державы — исключено. Так было до прихода к власти первого консула — Наполеона Бонапарта. Военные реформы, умелые маневры, раздутый до небес имперский шовинизм и французский национализм, грамотная кадровая политика — и вот уже Франция громит своих европейских соперников одного за другим. К кампании 1806–18067 года Наполеон подошел в статусе военного фаворита. Пруссия была быстро выбита из войны. Но с Россией случилась проблема. Да, она проиграла, но её войска умудрились практически на равных противостоять Наполеону. Заключенный мир между двумя империями сделал Францию европейской сверхдержавой, но неудачи против русских войск в 1807 году и континентальная блокада стали началом её конца.
Плот мира
Тильзитский мир 1807 года стал водоразделом для Франции. На территории Европы образовалась сверхдержава, которой с военной точки зрения никто не мог бросить вызов. Ситуация, которую никто не мог предсказать ещё два года назад. Да что там: ещё 15 лет назад никто не ожидал, что армии тогда революционной Франции смогут бросить вызов абсолютно всем великим державам Европы — России, Австрии, Пруссии и Британии.
Но вот свершилось: французский император Наполеон I обнимает Александра I. Два смертельных врага, которые постоянно воевали и соперничали последние 100 с лишним лет, заключают союз. России предлагается поживиться Финляндией за счет Швеции. Франция не будет помогать Турции, которая воюет с Петербургом с 1806 года. Взамен Россия обязуется помогать Парижу в его военных кампаниях (и всё понимают, что это направлено против Австрии, у которой с Петербургом плохие отношения), согласится с разделом Пруссии (лишилась половины своих территорий) и образованием на своих границах польского государства, а также присоединится к континентальной блокаде Британии.
Последние два пункта стали камнем преткновения между Францией и Россией. Уже через два года Петербург стягивал войска к границам Варшавского герцогства — нового польского государства, нарезанного Наполеоном из прусских земель. Но это были всего лишь военные угрозы. В условиях, когда у России фактически не было союзников на континенте, этими угрозами можно было пренебречь.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
Но через два года Петербург начал контрабандную торговлю с Британией. Российские аристократы, среди них сама императорская семья, давно переориентировали свою экспортную деятельность на Лондон. В Британию шла пенька и металл для армии и флота Его королевского величества. Хлеб и продукция сельского хозяйства вывозились для прокорма подданных. Наконец, деньги на расширение Российской империи, ведение ею войн и усиление эксплуатации крепостных и государственных крестьян брались Петербургом у британских и англо-голландских банкирских домов. Даже войны с Францией финансировались за счет Лондона.
Континентальная блокада била страшнейшим образом по интересам политической и военной верхушки Петербурга. Парижу казалось, что в 1807 году он сорвал джекпот: самого опасного врага задушим санкциями, а его основного военного союзника переманили на свою сторону. Однако из-за потери сверхвыгодного британского рынка Россия быстро превратилась в смертельного врага Наполеона, с которым в случае войны было бы невозможно договориться. Ещё хуже для Парижа, что заключенный мир привел к тому, что Петербург ещё сильнее сблизился с Британией. Не в последнюю очередь этому способствовало то, что Франция на исходе 1800-х годов поддержала Турцию и Иран в их войнах с Россией.
Грубо говоря, Петербург к 1812 году пришел к четкому выводу, что союзников у его границ нет — есть одни враги. А единственным другом остается Лондон, готовый оплачивать имперский суверенитет финансированием очередной войны против «чёртового корсиканца».
Шанс на уничтожение
Для Петербурга было важно, что Лондон считает его не просто военным союзником — англичане высоко оценивали шансы российской армии в столкновении с французами. Такая перемена, очень значимая, если вспомнить разгром Наполеоном коалиционных армий при Аустерлице в 1805 году, произошла благодаря военной кампании 1806–1807 годов.
До этого момента французская армия выигрывала не только за счет большей численности на главном направлении удара, но и за счет отличного маневрирования, тактического превосходства офицеров, выучки солдат и действий артиллерии. Но военная кампания перед заключением Тильзитского мира показала, насколько это превосходство стало эфемерным.
Сражение под Прейсиш-Эйлау в 1807 году стало патовым. Никто не выиграл, что было удивительно для Наполеона, громившего своих противников. 14 июня 1807 году французские и русские войска сошлись при Фридланде. Сражение французы формально выиграли. Более того, поражение русской армии заставило Петербург заключить Тильзитский мир. Но вот оценка действий войск была интересной.
Английских посланников при русской имперской армии восхитило мужество её солдат. Обладая меньшей численностью, будучи загнанной в тактическую ловушку, армия Александра I смогла организованно отступить и даже выбила французов из Фридланда, который те заняли. Потери оказались сопоставимы: до 8–10 тысяч у французов, до 12 тысяч у российской армии. Ещё около 8 тысяч раненых были взяты французами в плен в лазаретах.
Да, это была победа, но она не была разгромной. Более того, получалось так, что армия меньшего размера (65 тысяч против 80 тысяч у Наполеона), которая заняла укрепленную позицию, во главе которой стоит решительный, пусть и не гениальный, командующий, может спокойно воевать с французами. А если бы армии были равными по численности? А если бы русский командующий действовал более решительно?
Как вспоминал генерал Алексей Ермолов, который командовал под Фридландом артиллерией армии, 13 июня русские войска упустили отличный шанс уничтожить авангардный корпус маршала Жана Ланна. Формально виной была болезнь командующего Леонтия Беннингсена. Однако многие считали, что генерал опасался наличия хитрого плана у врага. И это было реальной проблемой для многих генералов, противостоящих Наполеону: успешные действия сдерживались страхом. В 1812 году, вероятнее всего, корпус Ланна был бы окружен и уничтожен, то есть французы потеряли бы 17 тысяч человек из 80 тысяч. И тогда всё сражение под Фридландом могло пойти совсем по-другому.
Но даже после победы, французы не решились преследовать отступающую русскую армию. Это также не укрылось от глаз внимательных британских наблюдателей. Рейтинг гениальности и всепобеждающего величия Наполеона стремительно уходил ко дну. Современник боя писал, что эта была «победа пигмеев (французов) над гигантами (русскими)».
Отсутствие грандиозных побед в кампании 1806–1807 годов (Война четвёртой коалиции), способность Российской империи чуть ли не в одиночку противостоять Наполеону даже после разгрома своего союзника — Пруссии произвели огромное впечатление на Лондон. Что касается Петербурга, то заключенный после поражения при Фридланде Тильзитский мир воспринимался имперской верхушкой как унижение и плевок в лицо. Континентальная блокада выгодного британского рынка только разожгла эти чувства. Столкновение было неизбежным. Но теперь враги Франции были уверены в том, что они её могут победить.