«Советские» и «антисоветские» деятели искусств времён СССР более-менее остаются на слуху у российской публики, потому как память о них сохраняют с одной стороны условные «патриоты», а с другой — «западники», риторический и эстетический разрыв между которыми только усиливается. Тем же, кому не повезло попасть в соответствующую «тусовочку», уготовано забвение и провал в пропасть, разделяющую антагонистов. Так случилось с Фридрихом Горенштейном — писателем и драматургом, который у нас больше известен как сценарист фильмов Никиты Михалкова и Андрея Тарковского, хотя это всё лишь надводная часть айсберга. Будучи своего рода литературным отшельником, этот могучий и очень глубокий автор, создатель произведений, часть которых можно считать религиозными или философскими трактатами, оказался на обочине внимания, да и «более актуальные» для повестки события на его родной Украине только, увы, способствуют этому. Как будто чувствуя наступление тяжёлых времён, ещё осенью 2021 года около полусотни представителей творческих профессий выступили с открытым обращением, призывая СМИ, киностудии, театры, телевидение, объединения литераторов и кинематографистов не забыть о том, что 18 марта 2022 года Фридриху Наумовичу исполнилось бы 90 лет, и «сделать всё возможное», чтобы закрепить его имя «в сознании тех, кому дорога культура». Восполняя эту пустоту, NEWS.ru рассказывает о сегодняшнем юбиляре.
Путь отшельника
В своих произведениях Фридрих Горенштейн часто пишет от имени людей гонимых и уязвлённых, часто кодируя в них собственную злую судьбу «исключённого» — будь это горнорабочий Ким из «Зимы 1953 года», заносчивый сирота Гоша Цвибышев из «Места» или даже антихрист Дан из «Псалома». Он родился в 1932 году в Киеве в семье еврейских выходцев из Бердичева, а когда будущему писателю исполнилось три года, его отца, профессора политэкономии, арестовали и в 1937-м расстреляли. Из-за этого некоторое время будущий драматург носил имя Феликс Прилуцкий — по фамилии матери, которая погибла в 1944 году в эвакуации. После этого Горенштейн воспитывался в детдоме, а когда закончилась Вторая мировая война, его нашли и забрали к себе в Бердичев материнские сёстры.
В Бердичеве Горенштейн окончил школу, трудился на подсобных работах, затем поступил в Днепропетровский горный институт, окончив который, в 1955-м устроился сначала инженером на шахте в Кривом Роге, затем мастером в киевском тресте «Строймеханизация». Затем он отправился в Москву, где в 1962–1964 годах учился на Высших сценарных курсах. Полученная специальность в определённом смысле дала ему путёвку в историю. По его сценариям в СССР были сняты такие полнометражные игровые фильмы, как «Солярис» Андрея Тарковского (1972), «Седьмая пуля» Али Хамраева (1972), «Щелчки» Резо Эсадзе (1973), «Раба любви» Никиты Михалкова (1975) и «Комедия ошибок» Вадима Гаузнера (1978). Ещё он был сценаристом картин «Первый учитель» Андрея Кончаловского (1965) и «Без страха» Али Хамраева (1973), но в титрах указан не был. Уже после смерти драматурга на экраны вышли фильмы, основанные на его произведениях, — «У реки» (2006) и «Дом с башенкой» (2011) Евы Нейман, а также «Искупление» Александра Прошкина (2011).
Много сил он вкладывал в написание литературных текстов, которые в СССР, однако, почти все ложились «в стол». Лишь рассказ «Дом с башенкой» был в полном объёме опубликован в журнале «Юность» на излёте «оттепели» в 1964 году. Позднее в «Московском Комсомольце» напечатали часть рассказа «Старушки», а в 1979-м повесть «Ступени» появилась в самиздатовском альманахе «Метрополь». Как рассказывает биограф Фридриха Горенштейна Григорий Никифорович, в 1965-м молодой литератор предложил редакции «Нового мира» повесть «Зима 1953-го года», но имевший статус «либерального» журнал Александра Твардовского испугался этой шахтёрской исповеди в жанре производственной трагедии.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
О печатании повести не может быть и речи не только потому, что она непроходима. Это ещё не вызывает ни симпатии, ни сочувствия к авторскому видению мира. Шахта, на которой работают вольные люди, изображена куда страшнее, чем лагеря; труд представлен как проклятие; поведение героя — чистая патология, — говорилось в редакционной «отповеди».
В этих строках, как ни странно, звучит короткая рецензия на всё литературное творчество Горенштейна, который смотрел на мир через иудео-христианскую оптику скитальца, жующего «горький хлеб изгнания», равноудалённого как от советского официоза, так и диссидентской фронды. По словам писателя, большинство его проблем в жизни принесла не советская власть, но интеллигенция с «её безразличием, пренебрежением, а то и враждой»:
Что такое партийная власть? Слепой молох. А интеллигенция — существо сознательное, зрит в оба, занимаясь искусственным отбором. Поэтому я отошёл от них. Не называю никого конкретно, ведь речь идёт не о людях, хоть были и люди, а об атмосфере: «наш — не наш». Есть писатели «в законе». Я же всегда был писатель незаконный, что-то вроде сектанта-архаиста.
Тем не менее в конце 1970-х, вместе с публикациями в самиздате, Горенштейн начал печататься за границей (в 1978 году в парижском журнале «Континент» появилась отвергнутая «Новым миром» повесть «Зима 1953 года»), а в 1980-м он эмигрировал из СССР и поселился в Западном Берлине, став первым русскоязычным писателем-стипендиатом Германской службы академических обменов DAAD. В те времена его тексты стали выходить в нью-йоркском издательстве «Слово», а также в журналах «Грани», «Зеркало Загадок», «Континент» и «Синтаксис». Можно с казать, что после эмиграции к Горенштейну пришло признание: помимо публикаций и известности в литературных кругах, в 1987 и 1989 годах президент Франции Франсуа Миттеран приглашал его как представителя русскоязычных писателей на ежегодные встречи в Елисейском дворце.
Практически безвылазно он жил в столице Германии в привычном формате отшельника, особенно после развода со второй женой Инной Прокопец (первой супругой его была актриса цыганского театра «Ромэн» Марика Балан). Семьёй писателя последние годы были кошки, которых он преданно любил и даже написал в конце жизни посвящённую им трогательную элегию «Домашние ангелы». Фридриха Горенштейна не стало незадолго до его 70-летия — 2 марта 2002 года.
«Место» неуместного
В начале 1990-х о Горенштейне вспомнили и на постсоветском пространстве, в России был издан его трёхтомник, куда вошли романы «Место» и «Псалом», а также повесть «Искупление». В 1992 году «Место» номинировали на «Русский Букер», но премию получил другой писатель — Марк Харитонов за роман «Линия судьбы, или Сундучок Милашевича». Как отмечал литературный критик Алексей Колобродов, Фридрих Наумович «счёл букеровский сюжет очередным унижением и с тех пор отказался от премиальных историй в России».
Обижаться (если речь шла об этом чувстве, которое проходит красной нитью жалости, мизантропии и брезгливости к обществу через многие тексты Горенштейна) было на что. Многие исследователи высоко оценивают «Место» как многослойный художественный путеводитель по подпольному СССР и, пожалуй, один из немногих политических романов про времена хрущёвской «оттепели». По мнению исследователя горенштейновской прозы Ольги Чудовой, в этом произведении, которое было написано в 1969–1976 годах, но увидело свет только в 1991-м, автор показал истоки подпольного русского фашизма. Много страниц книги посвящены тайным обществам советских гитлеропоклонников и черносотенцев, на которых у Горенштейна, как у «еврейского еврея», каковым он сам себя именовал, была соответствующая идиосинкразия. Надо сказать, что оптика этой травмированности, с помощью которой он смотрел на реальные исторические события, иногда либо подводила его с их интерпретацией, либо вгоняла в радикальный публицистический гнев, заставляя примерять сапоги своих гонителей. Примером может служить его произраильский шовинизм по отношению к арабам в поздних текстах, родственный имперской ксенофобии к нерусским, жертвой которой постулировал себя сам писатель и его герои. Так, в статье «Гетто-большевизм и загадка смерти Ицхака Рабина» за 1996 год он критиковал попытку еврейского государства примириться с палестинцами, говоря, что «„араб-пацифист“ звучит так же дико, как „еврей-дворник“».
Если возвращаться к роману «Место», то, например, в поисках внутренних бесов автор нашёл антисемитскую подоплёку в описываемых волнениях в СССР, имея в виду восстание рабочих электровозостроительного завода в Новочеркасске в июне 1962 года. В реальности же те события имели в своей основе сугубо социальную основу, и никаких национальных инцидентов историки в них не находили. Однако Горенштейн, поэтически расписывая на данном примере машинерию русского бунта, говорил про «лихую, порабощённую долгие годы лесостепную страсть», которой, по его мнению, была диаметрально противоположна еврейская натура, вывезенная «из тесных местечек».
Но, конечно же, главное в «Месте» не это, а почти феноменологическая передача атмосферы хрущёвской «оттепели», как мрачного и зыбкого времени, а не периода надежд и шестидесятнических камланий. Эту тяжёлую (во всех смыслах) книгу критики часто сравнивают с «Бесами» Достоевского, который постоянно сопутствовал творчеству Горенштейна. В одном из своих поздних текстов сегодняшний юбиляр писал, что ему близка «богоборческая горечь Достоевского», хотя сам он вдохновлялся (но довольно специфически) Священным Писанием, а его творчество пропитано ветхозаветными сюжетами, в особенности «Псалом: Роман-размышление о четырёх казнях Господних».
По-разному ведут себя персонажи романа, обречённые четырём казням: голоду, войне, похоти и болезни («болезни духа», уточняет Горенштейн), и за их поведением пристально наблюдает посланец Господа по имени Дан — еврей из колена Данова, брат Иисуса из колена Иудина. Дан — именно наблюдатель, он изо всех сил пытается не вмешиваться в судьбы людей вокруг него. Но порой удержаться невозможно. Дан не может не подать ломоть хлеба — горького хлеба изгнания — девочке-нищенке Марии в пору Голодомора тридцатых годов на Украине. Он же, встретив через несколько лет ту же девочку, теперь уже повзрослевшую и гулящую, не может совладать с охватившим его желанием — и грешница Мария, осуждённая за проституцию и бродяжничество, рожает в тюремной больнице сына Васю. Ещё один его сын, Андрей, появляется на свет после войны в городе Бор, где Дан уступает неукротимой страсти замужней женщины Веры. Третьего сына, тоже Дана, рожает пророчица Пелагея, которую Дан ребёнком принял из рук матери, угоняемой в Германию во время немецкой оккупации, и воспитал как свою дочь, дав ей библейское имя Руфь. Впоследствии, полюбив своего приёмного отца женской любовью, она становится его женой, — пишет критик Григорий Никифорович.
Эта философская книга, наполненная библейскими аллюзиями, представляется как попытка ревизии (или даже конструирования заново) христианства с позиций ветхозаветной жестоковыйности на фундаменте советской реальности. Согласно концепции Горенштейна, Всевышний посылает на землю не только спасителя, но и его антипода. И они дополняют друг друга, присматривая за миром в материальном облике.
Мрачные откровения
Как и «Место», «Псалом» был в какой-то степени путеводителем по «чертям» в коллективном бессознательном и предсказанием. Горенштейн, например, показал в своём эпосе об Антихристе зачатки нынешней бытовой ксенофобии, которая выражается в повышенном внимании к «понаехавшим» и строкам в объявлениях «сдам жильё только славянам». Как, кстати, и потребительские мытарства старушки Авдотьюшки времён позднего застоя в рассказе «С кошёлочкой» оказались соприродными нынешним сражениям за сахар и гречку в гипермаркетах. Для понимания процитируем «Псалом»:
...Но вечер этот запомнился главным образом исчезновением Ахмета... Два дня его не было, потом выяснилось от участкового милиционера Ефрема Николаевича — сидит Ахмет. Ножиком пырнул кого-то.
— Немедленно, — радостно говорит Клавдия, — немедленно иди за ходатайством, чтоб никого не подселяли.
Подобное ходатайство брать — три влиятельные подписи нужны, обязательно общеславянские, по желательно русские... На «ов», на «ин» кончающиеся, уж в крайнем случае на «енко».
Побежал в одну канцелярию Иволгин — в командировке русская влиятельная подпись на «ов», побежал в другую — отдыхает в Крыму подпись на «ин», в третью — тут добыл, но не русскую, а славянскую на «енко»... Радостный прибежал домой, Клавдия встречает озлобленно.
— Поздно... Можешь солить свою славянскую подпись. Подселили... Да ещё с дочерью... Ахмет хоть один был.
Видит Иволгин — с дверей комнатушки дворницкой замок снят, и голоса там слышны — мужской и женский.
— Кто? — спрашивает глазами Иволгин.
— Пойдём, дурак, — отвечает глазами Клавдия. Пришли они в гостиную, сели у рояля, пригорюнились.
— Кто? — спрашивает уже голосом Алексей Иосифович.
— Конечно, еврей, — отвечает Клавдия.
— Как? — говорит Иволгин. — Еврей-дворник?... Анекдот, — и засмеялся.
— Смешного тут мало, — улыбается и Клавдия, — но всё будет зависеть от первого разговора... Чтоб сразу на место поставить... Тут, я думаю, легче будет... В крайнем случае, я ему голову кастрюлей разобью. Он ещё будет меня стеснять на моей собственной родине. Он должен помнить, что живёт в Советском Союзе...
Знал Алексей Иосифович, что жена его, счётный работник министерства автодорожного строительства, может ударить кастрюлей, если уверена, что её за это не пырнут по-татарски ножиком, а по-еврейски в суд подадут.
— Ничего, я и на суде покажу, кто они такие... Понаехали в Москву. Даже в дворники лезут.
«Искупление» чёрными мазками повествует о жизни в только что освобождённом от нацистов городе и проклятии зла, которое распространяется за рамки военных преступлений, кухонной ненависти и ответной мести. Биограф писателя Юрий Векслер отмечал, что эта повесть «затрагивает до сих пор новую для русской и даже для европейской литературы тему инициативного участия местного населения в уничтожении евреев в период немецкой оккупации».
Убийства евреев осуществлялись не только по приказам оккупантов, но и часто местными полицаями по своей инициативе, развязанной ощущением безнаказанности. Именно такой случай рассматривается в «Искуплении». Полицай Шума, до войны сапожник по профессии, называемый дворником Франей «Шума-ассириец», убивает семью врача: его самого, жену, дочь и маленького сына. Убивает завёрнутым в газету кирпичом, а после этого сбрасывает трупы в помойную яму и несколько дней не даёт их похоронить. Позднее дворник Франя всё же закапывает трупы неподалёку от места убийства, — пишет Векслер.
Однако «Искупление» не только про коллаборационизм и его восприятие в послевоенном обществе. Повесть эта, которую можно было бы назвать «Эра немилосердия», пытается раскрыть, как строилась жизнь на руинах Второй мировой — между надеждами на будущее, тёмными силуэтами превращённой в братскую могилу промзоны и мчащимися в неизведанность поездами с солдатам и заключёнными.
Долгое эхо настоящего
После начала 1990-х новый всплеск интереса к Горенштейну на постсоветском пространстве начался на рубеже нулевых и десятых годов, когда в свет вышли не только упомянутые фильмы, но и новые книги, в театрах стали ставить спектакли по произведениям «Бердичев», «Волемир» и «Дом с башенкой».
Как отмечает Григорий Никифорович, творчество Фридриха Горенштейна (а это как минимум 17 киносценариев, около двух десятков рассказов, пьес и кинороманов, а также 16 романов и повестей) стало предметом литературоведческих исследований в России и за рубежом — в Венгрии, Германии, Латвии, Польше, России, США, Украине, Франции, Швейцарии и других странах.
В сентябре 2021 года группа деятелей искусств, в том числе писатели Виктор Ерофеев и Дмитрий Быков, кинокритик Антон Долин, кинорежиссёры Андрей Звягинцев и Андрей Кончаловский, выступили с открытым письмом к российской культурной общественности и меценатам, напомнив о приближающемся юбилее Фридриха Горенштейна и призвав в этот день показать спектакли и фильмы по его произведениям, а также провести публичные чтения. Также авторы воззвания сочли необходимым учредить горенштейновскую кино- и литературную премию.
Представляется, к сожалению, маловероятным, чтобы эту дату включили в программу государственных юбилейных мероприятий. Пропуск же юбилея Горенштейна (как ранее замалчивание его произведений) был бы, на наш взгляд, ощутимой потерей для российской культуры и истории этой культуры, новой несправедливостью по отношению к памяти о Горенштейне и к значимости оставленных им текстов — плодов мучительных размышлений и труда писателя, сравниваемого в Европе с классиками Толстым и Достоевским. Написанное Горенштейном — несомненно, большой вклад в художественное исследование русской ментальности и русской истории. Он писал о нас с вами. Два фундаментальных его романа — «Псалом» (1975) и «Место» (1976), опубликованные в России в 1991 году, были предупреждениями о грядущих бедах, давали возможность к ним лучше подготовиться. Но Горенштейн не был услышан, — говорилось в обращении.
По мнению Дмитрия Быкова, сегодня в определённом смысле настало время Горенштейна, который воспринимал слабости, грехи и зверства как «спящие» опции человека, судя по происходящему в мире, всё ещё «далёкого от гуманистического, от гуманитарного, от просвещенческого». Это делает Фридриха Наумовича неудобным писателем, но именно сейчас стоит обратиться к его сложному и далеко не всегда приятному наследию хотя бы в порядке этической терапии и коллективной самокритики.