Эксперт-международник, председатель комиссии Совета Федерации по информационной политике Алексей Пушков в 1988–1991 годах работал консультантом международного отдела ЦК КПСС и состоял в группе спичрайтеров, готовивших речи для политического руководства, включая генсека, а затем первого президента СССР Михаила Горбачева. Что лидер Советского Союза понимал под «новым мышлением», как готовился к участию в крупных международных мероприятиях? Об этом Алексей Пушков рассказал в интервью NEWS.ru.
— Алексей Константинович, как Горбачев продумывал свои шаги на международной арене? Можно ли сегодня дать объективную оценку его внешней политике?
— Когда мы говорим о деятельности политического руководителя, то невозможно оставаться абсолютно объективным. Что я могу сказать с точки зрения фактов: действительно, Горбачев был убежден, что нужно заканчивать с холодной войной. Он считал, что противостояние с Западом сдерживает развитие Советского Союза, что очень большие деньги уходят на военно-промышленный комплекс, на сверхвооружение страны, в котором не было необходимости. Поэтому Горбачев пошел по пути заключения целого ряда договоренностей в этой области с Соединенными Штатами.
Вместе с тем я считаю, что его желание покончить с холодной войной входило в противоречие с политикой Запада. Запад был готов покончить с холодной войной, но на своих условиях — так и случилось. Это уже мое личное мнение, но оно подтверждается историческими фактами.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
Советский Союз закончил холодную войну на условиях Запада, то есть потерпел геополитическое поражение. Это две стороны одной горбачевской «медали». С одной стороны, его политика была направлена на разбор завалов прошлого. Отказ от ядерных ракет средней дальности в Европе был, безусловно, очень позитивным шагом. Я имею в виду договор, который подписали Горбачев и Рейган в 1987 году (ДРСМД, или Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, окончательно прекративший действие в 2019-м. — NEWS.ru). Были заключены и другие соглашения.
С другой стороны, политика Горбачева обернулась катастрофической потерей Восточной Европы, которая тут же перешла на прозападные рельсы и поставила вопрос о вступлении в НАТО. Воссоединение Германии на деле оказалось поглощением Восточной Германии — Западной. ФРГ просто вобрала в свой состав ГДР на собственных условиях, и Горбачев абсолютно ничего не предпринял.
В целом он не получил ни геополитической, ни финансовой компенсации за все те огромные уступки, которые при нем были сделаны. Важно понимать, что западный альянс не собирался отказываться от институтов холодной войны. А важнейший институт холодной войны — это НАТО. Мы со своей стороны отказались от Варшавского договора, а Запад не собирался делать ничего подобного.
Горбачев надеялся, что можно уговорить их превратить Североатлантический альянс в политическую организацию, убрать из нее военный аспект и построить общеевропейский дом. Как показала история, эти взгляды оказались весьма наивными. Я считаю, что результат горбачевской политики был заложен в самой его личности.
— В чем это проявлялось?
— Как у любого спичрайтера, который работает с руководителем государства и имеет возможность наблюдать его, у меня сложилось представление об образе мышления Горбачева.
По тому, как пишутся речи, что в них говорится, как вносятся изменения, пожелания и так далее, становится понятна политическая личность. Так вот, Горбачев никогда не знал, куда он идет. Точнее, он знал общее направление движения, но не представлял цели.
Он был убежден, что нужно идти к новому состоянию мира, что, по его мнению, откроет перед страной новые возможности. Но поскольку он не знал окончательной цели, это так не работало. У него не было ясности относительно того, что он хочет сказать и чего хочет добиться.
В общем-то, Горбачев отдался на волю бурного политического потока, который в итоге его унес за собой и выбросил на обочину.
Это тоже исторический факт, а не моя субъективная оценка. В итоге Горбачев уступил власть Ельцину — человеку, которого считал намного ниже себя, не уважал и даже, я бы сказал, презирал.
— Вы писали для Горбачева речи именно по вопросам внешней политики?
— Да, например, для выступлений в политическом консультативном комитете стран Варшавского договора (пока он не распался), в ООН и других международных организациях, под визиты в западные страны. Такие задачи перед нами ставились.
— Встречи с Рейганом и Бушем-старшим тоже вы готовили?
— Нет, на саммитах с американцами Горбачев не выступал с речами, там проходили переговоры и потом пресс-конференции. Мы занимались крупными международными мероприятиями. Я был самым младшим в группе спичрайтеров. В начале работы мне было всего 34. Надо сказать, что мы писали речи и некоторым другим членам руководства страны.
— Их стиль работы отличался от горбачевского?
— Да. Обычно нас собирали и говорили примерно так: «Надо начать с этого вопроса, потом переходим вот к этому, потом хотелось бы осветить такую тематику, затем сделать такие-то выводы и завершить посылом на будущее». Также примерно обрисовывалось содержание каждой части. Я считаю такой подход правильным: наша задача — подобрать слова, но мысли, отправные точки должен озвучить руководитель. С Горбачевым все было иначе.
— Можете привести самый яркий пример работы с генсеком?
— Да, эта история ярко отпечаталась у меня в памяти. Это был 1988 или 1989 год. Мы как раз писали речь, которую Горбачев должен был произнести в Варшаве перед руководителями социалистических стран.
Работали мы на загородной даче ЦК КПСС. Обычно там собирали группу перед большими мероприятиями, усиливали ее двумя-тремя сотрудниками Министерства иностранных дел, Минобороны. Нас отправляли за город, чтобы мы не отвлекались на какие-то посторонние дела.
Первым делом руководитель группы спросил Горбачева, что бы он хотел сказать в своей речи. Нам нужна была какая-то конкретная мысль или хотя бы направление мысли. В ответ было сказано, что надо двигать вперед «новое мышление». Как вы понимаете, это очень абстрактно. Но помощники Горбачева стояли на своем — мол, вы спичрайтеры, вы и пишите как знаете. С такой установкой мы начали писать речь, которую нам вернули с множеством критических замечаний. Вердикт был таков, что речь никуда не годится, ее можно выбросить в мусорную корзину.
— Эти правки, замечания делал лично Горбачев?
— Да, но структурного подхода в его замечаниях не было. Что-то он видел — и ему нравилось. А что-то не нравилось. Что-то годилось, а что-то не годилось. Мы принялись работать дальше и написали второй, затем третий, четвертый, пятый варианты... Все они не подошли. Правда, в каждом из этих вариантов Горбачев отмечал отдельные абзацы — на его взгляд, удачные, но в целом все отвергал. В 11 вечера нам вернули шестой вариант. А наутро, примерно в 08:30, Горбачев должен был уже вылетать из правительственного аэропорта в Варшаву. Нам было сказано примерно так: «Если к четырем утра не будет новой подходящей речи, полетят головы».
Ближе к полуночи мы сидели грустные, изможденные и понимали, что ничего путного за оставшееся время уже не напишем. И тут самый опытный сотрудник группы неожиданно спросил: «А у кого-нибудь сохранился первый вариант? Они его наверняка уже забыли!» А я как раз сохранил его на всякий случай.
Куски, вызвавшие неприятие, мы убрали и вставили туда абзацы из других текстов, которые Горбачеву понравились. И вот в четыре утра наше творение срочной фельдъегерской связью, с нарочным отправилось к помощникам Горбачева. А мы перекрестились и легли спать с настроением «будь что будет». Рано утром руководителю группы позвонил лично Михаил Горбачев со словами: «Ну что, прекрасное выступление! Можете, когда захотите». Вот такая история. Она показывает, что ясности мышления у Горбачева не было.
Он хотел сказать что-то новое по сравнению с тем, что говорил раньше. Но двигался на ощупь — как в этой речи, так и во всей своей политике. А двигаться на ощупь, если ходы не продуманы, не просчитаны, в политике опасно. Она всегда за это мстит.