Российская литература стремительно политизируется и вновь становится ареной борьбы за умы и души. Поэт в России снова больше чем поэт. Писатели, поддержавшие военную операцию на Украине, сегодня активно выступают на федеральных каналах и собирают большие аудитории на своих чтениях. NEWS.ru поговорил с поэтом и писателем Александром Пелевиным о том, почему это происходит, о судьбах Родины, патриотизме и пропаганде.
— Вопрос, уместна ли политика в литературе, — наверное, один из самых частых, когда речь идет про современную литературу. Многие авторы отвечают на него отрицательно. У вас же есть публичная политическая позиция, и высказываете вы ее не только в публицистике, но и в прозе, и в стихах. Как вы отвечаете для себя на этот вопрос?
— Литература, конечно, никому ничего не должна. В литературе уместно абсолютно всё. В тяжелые, знаковые времена писатели всегда откликались на происходящее в мире и делали крутейшие вещи, которые остались в веках. Политическая обстановка всегда влияет на литературу и прямо, и косвенно, и, конечно же, писатели на нее откликаются.
Говорить, что литература «должна быть вне политики», — всё равно что говорить, что, например, борщ обязательно готовить только из свинины. Литература может быть вне политики. А может и не быть.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
Могу понять, что каким-то авторам, может, не по приколу писать за политоту. Другим по приколу. Третьи только об этом и пишут. Это русская литература, мы тут страдаем и обсуждаем судьбы России, все нормально.
— Расскажите немного о том, как происходило становление ваших политических взглядов? Были какие-то развилки, сомнения? И как вы определяете их сегодня?
— Мои политические взгляды трансформировались довольно странно и долго. В юности, лет в 16–18, я был прямо хардкорным националистом, буквально зиговал. Какое-то время очень сильно угорал по широпаевско-крокодилистскому дискурсу, вся эта национал-демократия, Русь против ордынства — вот это всё.
Слава богу, это длилось недолго. Оставил несколько жутких стишков, которые порой до сих пор мне припоминают, чтобы сказать: «Ага, Пелевин, да ты Гитлер». Конечно, мне за это неловко и стыдновато. Быть неироничным нациком — неправильно. По возможности избегайте этого. И не забываем: русскому имперству чужд узколобый англосаксонский расизм.
В общем, очень недолгое время пробыл на грани крайнего национализма с примесью «упоротой либерахи», но с года 2010-го начал потихоньку испытывать ко всему этому делу не самые хорошие чувства. Уже 12 лет я вполне себе нормальный русский имперский ватник — и рад этому. С тех пор мои взгляды не менялись.
— В одном из интервью вы говорите, что не любите госпропаганду, которую мы видим на телевидении. Ваше отношение к ней поменялось? Ведь в последние месяцы вы сами выступали, например, в эфире Первого канала.
— Отношение, конечно, поменялось, потому что туда стали звать нас (почти шутка)!
Скажем так, я все эти восемь лет говорил, что официальная наша пропаганда слишком груба и топорна. Это как в игре «Сталкер», инструменты для грубой работы. А нужны и инструменты для тонкой работы, и инструменты для калибровки. А у нас этим не занимались. У нас почти полностью продолбали молодое поколение, с ним попросту не хотели разговаривать на его языке. Вот и результат — продвинутая столичная молодежь в основной своей массе сплошь навальнисты и «заукраинцы». И их в этом даже трудно винить: власть-то от них отвернулась, она с ними не говорила. Зато замечательно говорили [оппозиционеры Алексей] Навальный, [Максим] Кац (признан Минюстом физлицом, выполняющим функции иностранного агента. — NEWS.ru) и [Леонид] Волков (признан Минюстом физлицом, выполняющим функции иностранного агента. — NEWS.ru). Вот и результат.
Сейчас появилось ощущение, что эту ошибку хотя бы осознали. И понадобились наконец «инструменты для тонкой работы».
А для тонкой работы нужна культура. Нормальная, крутая, дерзкая, интересная русская культура. Ее у нас очень много, много крутейших талантливых чуваков, которые все эти годы были «в блоке» у либеральных СМИ и при этом совершенно не интересны провластным гигантам.
И да, важная поправочка: разумеется, культура как таковая — не инструмент пропаганды, быть такой она не может и не должна. Возможность работать в плане пропаганды — это скорее побочный эффект, одна из многочисленных функций, опция. Культура делается людьми для людей в первую очередь.
К власти же я отношусь как к некой данности. Было бы странно думать, что я «поддерживаю власть», она просто есть. Если завтра, например, власть сделает резкий прозападно-либеральный поворот, я встану в оппозицию. Если, конечно, меня сразу не расстреляют.
— Сегодня нередко проводят параллель между вами, Анной Долгаревой и другими поэтами, которые выступают на федеральных каналах, и шестидесятниками. Впрочем, сравнивают и с советским литературным официозом, наделенным множеством привилегий и премий. Эти сравнения имеют какую-то реальную почву, на ваш взгляд?
— Параллель с шестидесятниками мне не очень нравится, у этих ребят был совсем другой дискурс и иной контекст. Они были «глотком свободы среди удушающего тоталитаризма», а мы совсем наоборот. Разве что, да, мы тоже звучим на радио и выступаем в телевизоре, на этом сходство заканчивается. Стадионов пока не собираем.
Второе сравнение абсолютно неверно фактически. Отвечаю за свои слова: мы не имеем никаких привилегий. Мы живем, как живут обычные люди. Премий тоже вовсе не множество, она у меня вообще только одна — Нацбест («Национальный бестселлер». — NEWS.ru).
Если кто говорит, что у нас до фига каких-то там привилегий, что мы катаемся как сыр в масле, нам лично каждое утро [главный редактор государственного информагентства «Россия сегодня» Маргарита] Симоньян отстегивает по сто тысяч на утренний кофе, это все вранье, причем довольно глупое. Люди, которые думают, что мы отрабатываем заказ Кремля за бабло, в этом плане ничем не отличаются от «турбопатриотов», которые во всем видят заказ Госдепа. Только, конечно, в военных условиях любой «турбопатриот» мне ближе, чем «заукраинец».
Наше счастье и наша беда в том, что мы е******* не за деньги Кремля. Мы е******* от души. И слава богу.
— А какое у вас отношение к Советскому Союзу? Видите ли вы что-то, что из него можно было бы взять в сегодняшнюю Россию? Например, ту же политику в отношении творческой интеллигенции.
— А как относиться к Советскому Союзу? Это моя Родина, я там родился. Была вот такая огромная страна. К сожалению, она проиграла в холодной войне и развалилась, страну разрезали на части по живому, и последствия этого мы разгребаем до сих пор, прямо сейчас.
Это неудивительно, империи не разваливаются без крови. И не соединяются без крови. История — это сплошная кровь, нравится это кому-то или нет... Да никому не нравится, господи. Но это факт и это реальность, к сожалению.
Понимаете, можно по-разному относиться к наследию СССР, но когда взрослые дядьки «на серьезных щах» всё время говорят, что во всем виноваты проклятые коммуняки, у меня начинает глаз дергаться. Да все во всем отчасти виноваты, это жизнь.
Не могу судить, насколько эффективна была политика СССР в отношении творческой интеллигенции. С одной стороны, очень круто, когда писатель может работать писателем и жить за счет этой работы. Этого сейчас не хватает, конечно. С другой стороны, СССР своими же руками вскормил диссидентствующую тусовочку, которая сыграла нормальную такую роль в его развале. С третьей стороны, процесс вскармливания диссидентской тусовочки вполне себе происходил и сейчас до недавнего времени, так что какая уже разница.
— Давайте вернемся к патриотизму. Сейчас в некоторых Telegram-каналах активно обсуждают вашу статью «Патриотизм — новый панк». Точнее, саму эту фразу. Очевидно, вы определяете себя не как «турбопатриота», а какой ваш патриотизм? Расскажите, что вы вкладываете в это понятие?
— Фраза не моя, фраза старая, сама эта концепция появилась чуть ли не 30 лет назад. А все мои претензии к «турбопатриотизму» замолкли этой весной. Сейчас одно дело делаем.
Насчет моего понимания патриотизма... Есть такое довольно эфемерное понятие, «чувство Родины». Оно может у человека быть, его может не быть, оно может в человеке дремать какое-то время, засыпать, просыпаться. Но вот это чувство, когда ты понимаешь, что это — твое.
Да, даже вот эти все банальные есенинские березки-тополя, речка, небо голубое, это все мое, родное. Вот это стихотворение, простейшее — о чувстве Родины. Его умом не понять. Точнее, если оно есть, его даже понимать не нужно. А если нет — и не объяснишь.
Понимаю, странно звучит объяснение патриотизма через эфемерные понятия. Но для меня это работает.
— Разделяете ли вы для себя Родину и государство?
— Как я уже говорил, государство для меня — некая данность. Оно есть. Да, наша Родина сейчас вот в такой форме существования, каким является наше государство. Вопрос только в том, пересекаются ли они, интересы Родины и государства. В данный момент и в конкретной точке — да. Но, конечно, такое происходит не всегда.
Иллюзий по отношению к государству у меня нет, тут только, простите уж, приходит довольно циничное понятие «интересы». Да, в моих интересах, как гражданина России, чтобы наше государство продолжало существовать. Если оно рухнет, мы захлебнемся в крови. Кто либерал, а кто ватник, разбираться уже не будут.
— Этой весной вы почувствовали изменения в отношении к вам со стороны читателей? Ваша аудитория поменялась?
— Ну, конечно, от меня отвалилась огромная часть аудитории, не разделившая мои взгляды. С одной стороны, это забавно, ведь взгляды мои были на виду все эти восемь лет. С другой стороны, можно понять — кому-то слова «он поддерживает ЛДНР» ни о чем не говорили, потому что для иных людей и войны-то никакой не существовало. Собственно, очень хороший пример с одной твиттерской барышней, ныне яростно «отменяющей» меня. Был диалог год назад:
— Ну, это, до меня иногда докапываются всякие люди, потому что я весь такой ватник и за ЛДНР.
— Ой, я в этом не разбираюсь, мне пофиг, ты клевый.
Теперь вдруг стала разбираться.
Вот эта часть аудитории, довольно значительная, вполне логично отвалилась, а часть из них и вовсе теперь проклинает на чем свет стоит. Это абсолютно нормально, подчеркиваю — совершенно нормально. Иначе вообще никак.
Но я получил другую аудиторию, в разы больше, в разы сильнее и важнее. Аудиторию людей, которым важна позиция, важна поддержка, важны слова, поэзия, книги. И сейчас я абсолютно на своем месте. Я со своим народом. Моя аудитория — мой народ. Звучит пафосно, но так и есть.
— В вашем романе «Покров-17» события происходят в 1993 году. И в нем есть идея о том, что можно исправить «исторические ошибки», чтобы избежать негативного сценария. А что, на ваш взгляд, должно было быть исправлено тогда?
— Вот тут, честно, не скажу. По одной простой причине: сослагательного наклонения в истории не бывает, это было бы не слишком умным предсказанием, все равно что пальцем в небо.
— А сегодняшние события на Украине вы определяете для себя как «исправление ошибок»?
— Сегодняшние события на Украине, конечно, уже запустили новое развитие нашей страны. Мы никогда не вернемся в мир до 24 февраля. Вообще никогда и ни при каких вариантах, что бы ни случилось. Горизонт событий пройден.
Исправляет ли это какие-то ошибки? Отчасти да, но слишком поздно, конечно, и цена за это исправление очень высока. Это очень тяжелая работа, шапками никого не закидаем, грязи хлебнем нормально так. «Но что тут поделать — теперь вот так». Будем работать, каждый на своем месте. Будем поддерживать своих и вместе делать общее дело.
— К какому будущему должно стремиться государство, чтобы, как вы сказали, его интересы совпали с интересами Родины?
— Мне кажется, основная идея, которую мы можем предложить себе и миру, — народность. Именно народность, пусть даже в противопоставление элитам. Больше внимания к людям, к тому, чем они живут и чего хотят. Довольно избито, конечно, но истины всегда звучат избито.
— Верно будет предположить, что вы всё же расцениваете происходящее сегодня как трагические события для простых людей по обе стороны?
— Война была трагедией в 2014 году, остается ей и сейчас. Это всегда огромная трагедия для простых людей по обе стороны.