Алексей Кудрин предлагает сократить госсектор российской экономики, а Джордж Сорос критикует китайцев за огосударствление частных компаний. Почему именно сегодня эти голоса зазвучали словно в унисон? Хотя российские и китайские условия сильно отличаются, есть ли нечто общее, что заставляет известных сторонников частного капитала бросаться на его защиту? А может, в поддержке нуждается как раз государственная форма владения и контроля капиталов? Посмотрим на историю концентрации больших средств и определим, почему возобновились дискуссии о том, кто будет ими владеть и распоряжаться.
Дикий Дикий Запад
Большие деньги многое решают. Кроме того, что они порождают ещё больше денег и власти, они нужны на общественно значимые проекты государственного масштаба — от электрификации и создания ВПК до строительства железных дорог, рытья каналов и полётов в космос. История явила несколько способов концентрации капитала для таких нужд. И от того, какой из них выбран или навязан силой, зависит общественное устройство.
Эпоха первоначального накопления капитала известна как времена пиратства и колониализма. До конца XIX века большие деньги были у королей, колониальных компаний и религиозных общин (церквей). Капиталы приумножались работорговлей, браконьерством, разбоем и войной. Но уже сбор податей и налоги были некоторой альтернативой бандитскому капитализму. А владение не только деньгами, но и инфраструктурой, требовало привлекать всё большее число работников. Одновременно зарождалось промышленное производство, которое тоже позволяло сконцентрировать деньги, однако без силовой защиты и людских масс оно тоже не работало, поэтому всем нужны были армии наёмников и войска, в том числе для того, чтобы облагать налогом.
Когда возникли государства с централизованной гарантией прав собственности, появилась возможность относительно мирной концентрации больших капиталов. И первые пять долларовых миллиардеров в Америке от старта до пика росли в течение нескольких десятилетий. У Джона Рокфеллера, самого первого, на сколачивание миллиарда ушло почти 50 лет. Он начал молодым 30-летним дельцом в расколотой гражданской войной стране, а закончил самым богатым патриархом клана в процветающей мировой державе.
В России хорошо известен также Генри Форд, автобиографические книги которого охотно печатали большевики. Но его примеру нельзя было последовать при советской власти. Зачем тогда издавали книги? Очень просто: большевикам нравилась идея концентрации капитала в одних руках. Но если Форд, как и Рокфеллер, строил свои промышленные империи в течение многих десятков лет, попутно позволяя зарабатывать тысячам людей (словно проращивая капилляры большой кровеносной системы), то мобилизационные централизованные режимы собирали уже имеющийся разрозненный капитал, скорее разоряли средний класс, пусть и в целях выровнять уровень жизни масс.
Эпоха промышленных империй
Первая мировая война со всей очевидностью показала важность ископаемых ресурсов и контроль путей их доставки в метрополии. Возросла потребность в развитой инфраструктуре, выходящей за пределы национальных владений. Поэтому после победы Антанты мира не наступило, а началась скрытая подготовка к новой войне, теперь уже за контроль мировых коммуникаций, а не территорий, как многие думают до сих пор. Соединённые Штаты Америки, выйдя на глобальный уровень, стали претендовать на мировое лидерство, и возник вопрос о создании ВПК — военно-промышленного комплекса.
И тут как нельзя лучше пришёлся ко двору Франклин Делано Рузвельт. Его отец был главой общин на Восточном побережье, где богатых особняков местной аристократии было больше, чем во всей Англии, как с завистью заметил однажды биограф Рузвельта британского происхождения. Будущего президента папа брал с собой на разные собрания, где тот с детских лет учился на примере отца, как разруливать проблемы с богатеями.
Когда Рузвельт стал главой государства, методы отца ему пригодились. Разговор с промышленниками и финансистами, которые не очень-то хотели тратить деньги на государственные нужды, был примерно таким:
Сынок, как ты думаешь, что делает начинающий делец, когда разоряется? Когда терпит полный крах и остаётся ни с чем. Правильно, сынок, он бежит в отчий дом, к папе с мамой, где его примут и он сможет залечить свои раны. А чтобы было куда вернуться в случае провала, нужно помогать родительскому дому. Сейчас у тебя всё хорошо, ты купаешься в деньгах и роскоши. Но что будет, когда их вдруг не станет? Я вижу по глазам, что ты меня понял, сынок.
Так в США из дикого капитализма был построен феодализм с человеческим лицом. Рузвельт получил свой ВПК и принялся за освоение мира.
По другую сторону Атлантики концентрацией капитала занялись с не меньшим упорством. В Германии и Италии уже были созданы промышленные монополии в период Первой мировой, оставалось подчинить им государственные аппараты. Что и было сделано. Так возникло корпоративное государство со следующей структурой: на самом верху семьи аристократов-капиталистов со своими концернами, под ними партия власти, а ещё ниже все остальные. И совсем внизу пресловутые мелкие лавочники, которые проиграли в итоге зарождающимся супермаркетам. Протесты этих лавочников полиция Германии разгоняла с особым рвением, но как это ни странно, на них всё и повесили. Каждый советский человек «знал», что Гитлера к власти привели именно мелкие лавочники. Однако в СССР в тот момент творилось самое интересное.
Красная конница или крестьянские кооперативы
Сначала весь имеющийся капитал из России вывезли. Колчаковское (бывшее царское) золото потерялось. Большевикам нужно было оплачивать иностранную помощь, опять же золотом. В итоге даже купола церквей ободрали, а у голодных крестьян выменяли всё столовое серебро на хлеб по системе Торгсин. Но капитала для строек века было недостаточно: взялись за раскулачивание и коллективизацию.
Удивительнее всего то, что в разорённой стране в тот момент зарождается интереснейшая идея. Всемирно известный экономист Александр Чаянов предлагает концепцию некапиталистических форм хозяйствования. Согласно его теории, существует альтернатива капитализму и государственному социализму — это кооперативная система хозяйствования. До него о кооперации много кто говорил, даже у Ленина была соответствующая статья. Но именно Чаянов обосновал необходимость иного подхода к концентрации капитала.
Прежде всего, кооперативные предприятия и банки — это другая общественная динамика, не направленная на извлечение прибыли, как при капитализме, и не предполагающая централизованного перераспределения средств, как в системах мобилизационного типа. В качестве базы Чаянов предложил крестьянские хозяйства, для которых независимость и самостоятельность важнее умножения богатства. И предположил их последующее перерастание в полноценные предпринимательские сообщества, в которых не обобществляется вся собственность, как при государственном социализме, и нет полной зависимости от отрасли, как при капитализме тех лет. Ростки таких сообществ к тому времени стали появляться. Причём чаяновская кооперация — это прежде всего образ жизни для миллионов людей, отличающийся от «работы на дядю» как в частном, так и в государственном капитализме.
По своему устройству чаяновские некапиталистические кооперативы были похожи на акционерные компании или даже на общинные формы владения капиталами, но всё же отличались. В акционерных обществах более жёсткое управление, а в общинах закрытость. Но ближе всего эти кооперативы к акционерным обществам, потенциал которых всё ещё не раскрыт. Те примеры крупных АО, которые существуют, подчинены логике закрытости или завязаны на государственный централизм. Идеи Чаянова предвосхитили такие компании, как Tesla, но в СССР они были отвергнуты. Государственная власть не хотела терять рычаги управления и возможности для собственного манёвра, к тому же для кооперативов Чаянова нужны определённые условия, без которых они не могут существовать.
Множеству разрозненных собственников необходимо своё политическое представительство на самом верху общественной пирамиды. И в этом вопросе монополистический и государственный капитализм переигрывает частников Чаянова. Тем более что названные формы уже существуют и имеют структурное превосходство в виде сетей и рычагов власти, а кооперативам ещё только предстоит организоваться. Именно в вопросе о структурном превосходстве кроется суть современных споров о владении и контроле капитала.
Опрокинутый мир
Можно сказать, что все эти разные принципы борются между собой или лежат в основаниях борьбы, навязывая соответствующие общественные формы. В точке бифуркации и выбора мирового развития дискуссии о них как никогда актуальны. Однако некоторые обстоятельства возникшего спора могут запутывать и вводить в заблуждение.
Сорос и Кудрин утверждают, что огосударствление капитала препятствует развитию и нужно передать больше собственности и контроля частным компаниям. Однако известные финансисты обходят стороной вопрос о том, что для обращения капитала сегодня необходима глобальная инфраструктура, система транспортных и иных коммуникаций, выходящая за пределы национальных границ. Кому под силу защита и обслуживание этой системы?
Для того чтобы частный владелец капитала был защищён, его должна обслуживать гигантская машина специальных служб, армия, информационные и прочие холдинги, особенно в условиях логистических войн, методы которых активно совершенствуются. И как видно из истории, накопление капитала идёт рука об руку с развитием названных средств. Может, всё необходимое обеспечат гигантские транснациональные компании?
Однако сегодня только государственные аппараты сохраняют хотя бы видимость выразителей интересов множества частных лиц. Известная либеральная схема — государство против частника — сегодня не работает. И медвежьей услугой обществу выглядят известные концепции противостояния граждан (в экономике частников) с их же собственной системообразующей структурой — государственной машиной.
Как ни обидно будет сторонникам свободного рыночного капитализма, но они так и не предложили реальную форму общественного контроля концентрированных капиталов. И хотя государственные аппараты имеют тенденцию служить монополистическому капитализму, они являются единственной силой, на которую может рассчитывать множество разрозненных собственников в столкновениях с могущественными ТНК. Поэтому борьба с госсектором сегодня — это не защита интересов частных лиц, а скорее устранение конкурентов финансового глобализма.
Парадокс в том, что финансовый наднациональный капитализм почти два века развивал и усиливал своё влияние на государственные аппараты, ставил правительства себе на службу. И чтобы это влияние воспроизводилось, видимость государства была необходима и поддерживалась специальными средствами. И вот сейчас мы находимся в такой точке, когда почти полностью опрокинутые в виртуальность государства вдруг пытаются стать реальной силой — материализоваться.
По всему миру — от Вашингтона до Пекина, Парижа, Сиднея и Москвы — мы наблюдаем удивительные события. Возможно, национальные правительства — это не прошлое мира, а его будущее. Как в современном театре, где зрителя приглашают на сцену, а актёры спускаются в зал, новые пьесы разыгрываются так, что грань между спектаклем и реальностью стирается, а действующие лица меняются местами. И там, где одним видится игнорирование интересов частных лиц, другие находят единственную надежду, что эти интересы наконец обретут своих защитников.