СССР спешил создать свою атомную бомбу, чтобы сократить отставание от США. Одной из основных площадок производства оружейного плутония стал завод № 817 в Челябинской области, более известный как ПО «Маяк». С советской бомбой всё получилось удачно, её взорвут в 1949 году. Но из-за спешки упустили необходимость захоронения и мониторинга ядерных отходов. В 1957 году наступила расплата.
В 1945 году все страны мира проснулись в ядерном веке. Взрывы атомных бомб над японскими городами Хиросима и Нагасаки продемонстрировали разрушительный потенциал нового оружия. Физика была великолепной, но смертоносной. И всем стало понятно: у кого есть новое оружие, тот может диктовать миру свои условия. Первой такой державой стали США.
СССР, когда-то союзник по Антигитлеровской коалиции, а потом противник США, столкнулся с необходимостью быстро создать свою ядерную бомбу. Работы по производству оружейного плутония для первой советской бомбы начались на заводе «Маяк», который стали строить в Челябинской области.
Москва спешила. Разведка США, пусть и аккуратно, но довольно дотошно прорабатывала вопросы взлома советской системы ПВО и атомной бомбардировки союзных городов. Пусть эти планы и были черновиками, которые в Вашингтоне по-настоящему не собирались отрабатывать, власти СССР были на нервах. По мнению советского главы Иосифа Сталина, США могли напасть в любую минуту и промедление с производством бомбы было смертельно опасно. Выживание СССР, по мнению его руководства, было поставлено на карту.
Поэтому на заводе № 817, где производили плутоний, первоочередное внимание уделяли технологическим процессам. А вот всё остальное — утилизация ядерных отходов, их захоронение и хранение, это были уже вторичные вопросы. К их решению приступили только после того, как в 1949 году взорвали первую советскую ядерную бомбу.
Тут и выяснилось, что река Теча, куда сливали жидкие отходы оружейного производства, превратилась в токсичный резервуар. Отравлено было всё: берега, устье, за счет течения средне- и слабофонящие отходы вымывались в реку Иртыш, а оттуда через реку Обь — чуть ли не в Северный Ледовитый океан. Крестьяне, которые жили по берегам реки, забирали оттуда воду, поили ею свой скот и получали отравление отходами ядерного производства. У нескольких тысяч человек обнаружили в итоге лучевую болезнь, от которой многие скоропостижно скончались.
Тогда-то и было решено построить специальное бетонное, заглубленное в землю и постоянно охлаждаемое водой специальное хранилище. В нем должны были храниться ядерные отходы. Правда, вставал вопрос, что с ними будет, если прекратится подача воды? Но об этом не особо думали — первоочередным вопросом было производство военных материалов для сил ядерного сдерживания.
Взрыв над комбинатом «Маяк» произошел в 16 часов 22 минуты вечера 29 сентября 1957 года. Большой и ярко светящийся столб высотой около одного километра было видно на расстоянии нескольких десятков километров. Взрывом выбило все окна на комбинате и прилегающих к нему домах. По счастливой случайности никто не погиб. Ранены были два человека. Одному осколками стекла посекло руку, а второму на голову свалилась оконная рама.
По воспоминаниям очевидцев, которые присутствовали на футбольном матче заводских команд, поначалу никто не обратил на взрыв внимание. И хотя завод был секретным, как это часто бывает в России, все всё прекрасно знали и понимали. Однако не обратить внимание на яркий столб было невозможно. Как потом говорили жители города, он висел над городом три дня, пока окончательно не «затух».
Взрыв, опять же, на счастье советского руководства, был не ядерным, а тепловым. Взорвались выпаренные ядерные отходы в защищенном бункере. Мощность взрыва составила около 80 тонн в тротиловом эквиваленте.
Авария произошла по совершенно банальной причине. Система охлаждения вышла из строя. Датчики, которые на неё поставили, сломались ещё в 1953-м, то есть практически сразу же после постройки бункера. Сам бункер был разделен на 20 бетонных контейнеров, в которых хранились отходы. Система вентиляции и подача воды периодически ломались, но их оперативно чинили. Тем не менее никто за четыре года не захотел перестроить и модернизировать объект хранения ядерных отходов. Исходили из простой мысли: он же работает — значит, всё хорошо.
Хорошо закончилось в 16 вечера, когда из бункера пошел дым. Вызванные по месту два техника с трудом проникли к него: было очень жарко и весь объект был в дыму. Единственное, что они сделали, включили вентиляцию и дымоудаление. А менее чем через 15 минут прозвучал взрыв. Повезло, что они быстро убрались оттуда.
Бетонная плита весом 160 тонн над взорвавшимся контейнером была снесена на 25 метров. С двух соседних контейнеров также сорвало крышки.
Комиссия во главе с министром среднего машиностроения Ефимом Сланским, который курировал производство оружейных ядерных материалов, пришла к выводу о небрежении условий хранения. Наказан был исключительно директор завода, которого перевели на другой ядерный объект главным инженером. Советская бюрократия тут грамотно заметала следы, ведь именно руководство требовало наращивать производство плутония.
Взрыв привел к выбросу в атмосферу 20 миллионов кюри радиоактивных веществ. Для сравнения: после аварии на Чернобыльской АЭС в атмосферу попало около 380 миллионов кюри. Однако 90% их осаждалось на территории комбината «Маяк». Только 2 миллиона было разнесено на территории площадью около 3 тысяч квадратных километров — примерно 300 км в длину и 8–10 км в ширину. Всего же аварией были задеты территории площадью около 23 тысяч квадратных километров. Затронутая территория впоследствии называлась Восточно-Уральским радиоактивным следом (ВУРС).
И тут советскому руководству опять повезло. Такие города, как Екатеринбург (Свердловск) и Челябинск, не попали под распыление благодаря розе ветров. Не пострадал и закрытый город Челябинск-40. Тем не менее более 270 тысяч человек так или иначе оказались в зоне осадков.
Первые ликвидационные команды начали прибывать уже день взрыва. Но по-настоящему уборка территорий началась на следующий день. Она не прекращалась на протяжении нескольких лет.
Военные, мобилизованные местные жители, заключенные, которые участвовали в постройке заводов и цехов оружейного производства, студенты, получившие направления на передовые атомные стройки, за день ликвидации аварии получали до 5 суточных норм облучения. Именно тогда СССР на своём трагическом опыте научился заниматься организацией систем массового обеззараживания ликвидаторов, снабжению спецодеждой, использованию танковой и тракторной спецтехники, которую защищали свинцовыми экранами.
Одновременно с этим благодаря командировке на объект сотен ученых биофизиков медиков, ветеринаров и почвоведов выяснилось, например, что глубокая вспашка уменьшает фон в почве. Таких вот мелких открытий, чем лечить и как быстро диагностировать лучевую болезнь, было сделано много.
Жителей сел, попавших под ВУРС, выселяли. По воспоминаниям свидетелей, им платили любую сумму за оставляемое имущество, а после переселяли в совхозы. Всё имущество и скот подлежали немедленному уничтожению. Вводились специальные нормы для ведения сельскохозяйственной деятельности на зараженных территориях. Там, где это было возможно, большую часть зараженной площади объявили заповедником, на котором была запрещена любая хозяйственная деятельность. Посещать его также воспрещалось. Рядом с ним расположили биостанцию, которая изучала воздействие радиации на биосферу.
Из-за того, что эвакуация населения началась только через 7–14 дней после аварии, часть жителей получили смертельные дозы радиации или токсического отравления. Им никто ничего не говорил, но многих потом всё же взяли на карандаш с постоянным обследованием здоровья.
Но, как показывает статистика, в первые несколько лет после аварии средний уровень онкологии и заболеваний крови был у бывших жителей территории ВУРС в 2–3, а иногда 4 раза выше, чем по региону. Потом, как уверяют власти, ситуация стабилизировалась, но уровень депрессий и нервных расстройств всё равно оказался устойчиво выше в несколько раз. Однако экологи, активисты и местные жители не совсем разделяют официальный оптимизм. Хоть государство расселило более 20 местных населённых пунктов рядом с предприятием, до сих пор остаётся обитаемой деревня Татарская Караболка, вокруг которой из-за запредельной смертности жителей от онкологии выросло восемь погостов. Обитаемым остаётся и село Муслюмово на реке Теча, его жителей с 2009 года переселяют в посёлок Новомуслюмово.
Многие из пострадавших в советское время не получали какой-либо спецпенсии. Это также касается и ликвидаторов. Только после аварии на Чернобыльской АЭС в 1989 году советские граждане узнали о её предтече. И уже только в 1990-е годы было признано, что без опыта ликвидации аварии на комбинате «Маяк» в Чернобыле всё могло пойти куда хуже. Тогда же, во времена Ельцина статус большей части попавших под радиоактивное заражении из-за аварии на «Маяке» был урегулирован — их приравняли к пострадавшим от Чернобыльской аварии.
