Журналист Максим Шевченко заявил о прекращении своего членства в Совете при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека. По его мнению, формат деятельности СПЧ не соответствует запросам российского общества и тем задачам, которые перед СПЧ ставит президент. Возмущение Шевченко вызвали события 5 мая и реакция на них Совета.
«Публичное избиение полувоенными формированиями в центре Москвы и массовые жестокие аресты по всей России участников ненасильственных гражданских протестов и отсутствие внятной и адекватной реакции СПЧ на эти события стали для меня последней чертой, за которой членство в СПЧ становится невозможным», — сообщил он на своей странице в Facebook.
Он поблагодарил президента и коллег за возможность работать в Совете, однако далее «участвовать в спектакле, пародирующем правозащиту» отказался.
Следите за развитием событий в нашем Телеграм-канале
Председатель СПЧ Михаил Федотов отметил, что Совет работает на принципах добровольности и уговаривать кого-то продолжать деятельность в СПЧ он не намерен. Однако, по его словам, Совет не уклоняется от обсуждения темы акций 5 мая.
«Члены Совета были во время этих акций и видели все собственными глазами, но при этом информация, которой они обладают, безусловно, неполна: они видели какую-то часть, а не всю картину», — цитирует правозащитника ТАСС. Михаил Федотов сообщил, что часть запрошенной у правоохранительных органов и исполнительной власти информации уже получена и заявление Шевченко он считает преждевременным.
О своей позиции и дальнейших планах Максим Шевченко рассказал News.ru.
— Вчера вы вышли из СПЧ при президенте РФ. Вы продолжите правозащитную деятельность?
— Как частное лицо — безусловно.
— А есть ли в ваших планах создание собственной организации?
— Нет. Разве всякая деятельность должна начаться с бюрократии, создания организации? Зачем? Я имею доступ к вам, к медиаресурсам, к информационному полю. Главное — это публичная позиция. Главное, что Людмила Михайловна (Алексеева, правозащитница. — Ред.) меня поддержала. Для меня очень важный момент. Я увидел её комментарий, это очень серьёзно, по моим ощущениям. Мне представляется, что у каждого из нас должна быть позиция правозащитника. В России должно быть свыше 140 миллионов правозащитников, каждый взрослый человек. Поэтому ничего не изменилось в моей жизни, кроме того, что я сделал этот шаг, чтобы привлечь внимание к тому, что Совет, который должен резонансно реагировать на нарушение прав человека, переводит это всё в формат бюрократии.
Я вышел из Совета по правам человека, чтобы привлечь внимание к ситуации. Организация погрязла в бюрократии. Я прекрасно отношусь к бюрократии, это важная часть работы, но не в этом случае. Для бюрократии есть Москалькова (Татьяна Москалькова, уполномоченный по правам человека в РФ. — Ред.), есть омбудсмен. Она не должна пиариться, возможно, не должна высказываться. Зато у неё есть широкие полномочия. Это она должна писать письма, инициировать расследования. Мы же — общественные деятели. Общественная позиция — наша главная позиция. Поэтому наше главное оружие — это слово. Публичное и открытое слово, фигура президента (ведь мы же при президенте формально) должна давать нам политический статус. Когда любой из членов Совета задаёт вопрос какому-нибудь генералу МВД, генерал МВД не должен, шевеля своими пальцами, говорить: «Вы знаете, пришлю вам письмо в аппарат». А должен говорить: «Да-да, извините» — и провести расследование. А нас просто перестали всерьёз воспринимать.
— Вы верите в то, что если мы начнём об этом писать, общественность начнёт говорить и обсуждать? Ситуация с правами человека в стране изменится?
— Конечно, я верю в совершенствование людей, я верю в солидарность, я верю в то, что люди разных взглядов... Вот мы с Николаем Карловичем Сванидзе — мы с ним не друзья, не друзья совершенно. У нас с ним принципиально разные взгляды на исторические вопросы, на макрополитические вопросы. Но относительно конкретных моментов, касающихся тех, кого бросили в тюрьмы, кого несправедливо обижает власть, тут мы с ним всегда были солидарны.
— То есть солидарность в обществе, публичная солидарность по принципиальным вопросам социальной этики — это важнейший формат правозащитной деятельности?
— Есть журналистские союзы, есть независимое объединение журналистов, буду с ними работать. Помогу ребятам обретать свой голос. Буду работать с другими оппозиционными структурами. Возможно, мы решим совместно создать совет по развитию гражданского общества и правам человека, который будет при обществе, а не при бюрократии.
— А с какими ещё структурами вы хотите работать?
— Я буду работать с любыми людьми, для которых защита прав человека является фундаментальным принципом, несмотря на их политические взгляды.
— Вы утверждаете, что ваше главное оружие — гласность и вы будете работать с журналистами и общественниками. Готовы ли вы работать с Навальным, ФБК которого использует именно это оружие, правда, в отношении своих сторонников?
— Да. И это моя главная претензия к нему. Они не видели, например, массовые репрессии, которые проводятся в отношении мусульман в нашей стране. Чудовищные репрессии, которые я сравнил бы с 30-ми годами. Вы просто не слышите, но, возможно, как журналист краем глаза замечаете. Вот смотрите, арестовывается группа мусульман, вам говорят: «Это террористы». И всё общество говорит: «Да-да, мы верим». Чем это отличается от 37 года, когда арестовывали и говорили: «Это агенты гестапо»? И все говорили, конечно: «Это агенты гестапо». Мы знаем, что Бухарин (Николай. — Ред.) — это агент гестапо, Зиновьев (Григорий. — Ред.), Каменев (Лев. — Ред.) — это агенты гестапо. А как иначе-то? Как мы можем сомневаться в том, что органы сказали?
И у меня главная претензия к Навальному и к Романовой (Ольга. — Ред.), что они никогда этим не занимались, для них это какие-то чужие люди. А это тысячи, тысячи людей — арестованных, после пыток брошенных в тюрьмы! Тысячи! Когда я поднимаю этот вопрос, все говорят: «Ты защитник исламизма, ты защитник ваххабизма, и так далее». Чушь, наглая чушь. Как Лев Толстой в «Хаджи-Мурате», ведь вы читали?
Помните сцену разорения чеченского аула? Это же Толстой написал, когда чеченцы пришли, сели у осквернённого фонтана, и там такая страшная мысль для русского человека: чеченцы не имели ненависти к русским. То, что было сделано для них, не могло быть сделано людьми. Для них эти люди были чем-то вроде насекомых, страшных иных существ.
Это позиция русского человека, который являлся совестью русского народа и русской культуры. Который, будучи человеком, обладающим по праву рождения невероятными привилегиями, принадлежащий к одной из богатейших и старейших аристократических фамилий России, ввиду внутреннего морального выбора отказался от этих привилегий и занял общественную позицию.
Считайте, что я тоже во многом руководствуюсь моральным опытом Льва Николаевича Толстого, которого я считаю одним из первых русских правозащитников, наряду с Герценом (Александр. — Ред.) и другими. И мне кажется, что это принципиальная позиция. Надо защищать всех абсолютно. В первую очередь — униженных и оскорблённых.
Лозунг правозащиты сформулирован апостолом Павлом: «Будьте с гонимыми, а не с гонителями». И это, мне кажется, принципиальная позиция. Поэтому моя претензия ко всем либеральным оппозиционерам — то, что они не видели тех, кто не относится к их сектам или секте. Конечно, надо всех сектантов тоже защищать, как и всех абсолютно.
Просто я не считаю, что Навальный способен к конструктивному партнёрству. Вот вчера в своём стриме, анализируя мой уход, он сказал: «Ну что, взять Шевченко — путинист путинистом».
Было видно, что он страшно раздражён тем, что там, где он великий царь и бог на поприще правозащиты, как ему кажется, правильной, кто-то туда ещё подсел, кто-то «вякнул», с ним не посоветовавшись. Но это личные его дела, личный его характер. Он яркий человек, и дай Бог ему здоровья. Я никакой не путинист и путинистом никогда не был. Это абсурдные вещи, которые мне даже слышать не хочется.
Я как правозащитник был в Донбассе, в Крыму: был во время войны многократно, в аэропорту во время боёв, участвовал в обмене пленными. Есть разные аспекты правозащитной деятельности: кто-то занимается своими людьми, которых таскает на демонстрации. Но мусульманами в России мало кто занимается, и это, мне кажется, совершенно чудовищно. Поэтому я буду заниматься тем, что я делал раньше, но в других форматах.