До конца ссылки оставалось четыре месяца, и тут Иосифа Джугашвили, большевика, известного полиции под партийными псевдонимами Сталин, Бесошвили, Коба, Коба Иванович, Чижиков и Меликянц, призвали в армию. В октябре 1916-го забривали всех: и политических преступников, и никогда не служивших царю и Отечеству азиатов — дела на фронте обстояли плохо. Он жил в селе Курейка, на семьдесят вёрст севернее Полярного круга, вместе с ним отправилось ещё 20 ссыльных, разбросанных по глухим деревням Туруханского края, — исправник Кибиров снарядил их на славу. Каждому полагались отдельные нарты, которые тянули несколько собак, их украсили яркими лентами, за счёт казны отъезжающим справили оленьи унты, шубы и тёплые шапки. Во всех лежащих на пути деревнях им предоставляли ночлег с пуховыми подушками и одеялами, давали свежий хлеб, рыбу и мясо, а водку они покупали сами. Пили, веселились, поили мужиков и баб, задерживаясь в каждой деревне по несколько дней, — дорога в Красноярск растянулась надолго.
Прослышав о том, что они безобразничают, исправник отправил телеграмму, грозился прислать казаков. Сталин ответил: «Присылай своих казаков», и ссыльные продолжили гулять. До Красноярска они добрались только через два месяца, и вот он, совершенно голый, стоит перед работающими в призывной комиссии врачами: ему измерили рост, проверили зрение и плоскостопие, и один из докторов с умным видом мнёт его левую руку, слабую и сухую. Он и бравировал своим увечьем, и стыдился его. Говорил: «Танцевать с женщиной я не могу, зато драться она не мешает», но, фотографируясь, старался встать боком, чтобы не было видно, что левая рука короче. Из-за сломанной ноги Иосиф Джугашвили прихрамывал и ходил немного боком, как краб. Отправляясь в Красноярск, он точно знал, что его не призовут, — спасибо фаэтону, сбившему его в родном городе Гори, когда он, маленький, играл с товарищами в «труса», и хватался за колёсные чеки проезжавших мимо экипажей. Он не сумел увернуться от оглобли, домой его принесли в крови, без чувств, со сломанной рукой. Добили её драки. Гори славился своими бойцами, раз в год, во время карнавала Чееноба, на кулачках бился весь город — и стенка на стенку, и поодиночке. Их учитель пения был фанатиком таких поединков, он подбадривал дерущихся учеников: «Давай! Пусти ему кровь!» Так его руку покалечили во второй раз, теперь уже безнадёжно...
Сталин стоит с каменным, ничего не выражающим лицом: он не любит своё тело и поэтому никогда не ходит в общественные бани — ему стыдно. Сухая левая рука, два сросшихся пальца на левой ноге, псориаз, хромота — этого достаточно, чтобы возненавидеть самого себя. Но сейчас увечье ему помогло: доктор перестаёт мять его ладонь, и говорит: «Не годен». Потом он отправится к себе в комнату, в которую скоро наведается ссыльная большевичка Вера Швейцер, его мимолётная любовница, гражданская жена старого друга Сурена Спандаряна. Недавно Сурен умер, и они полюбили друг друга. Сталин идёт по узким, застроенным приземистыми бревенчатыми домиками улицам, смотрит на алое сибирское солнце, кутающихся в меха прохожих, на запряжённых в ярко разрисованные сани маленьких мохнатых лошадок, разбрасывающих копытами снег и выдыхающих пар.
Мать мечтала, чтобы он стал епископом. Глядя на его искалеченную руку, она убивалась: «Сынок, как же ты поднимешь чашу со святыми дарами?» Успокаивая, он гладил её по голове: «Мамочка, к этому времени правая рука станет такой сильной, что левая мне будет не нужна!» Так и вышло, только вместо чаши с причастием он поднимал ей тяжёлый маузер. Господь, если он и в самом деле есть, к нему благоволил, а может, дело в молитвах матери. По-справедливости и букве закона, работай охранка так, как надо, ему бы присудили не четыре года ссылки в Туруханском крае, а петлю из пеньки, «столыпинский галстук».
В молодости мать была красавицей, хорош был и отец — завидный жених, хозяин обувной мастерской, где трудилось несколько подмастерьев. Виссарион Джугашвили влюбился в дочку садовника Екатерину Геладзе и увез её в родной Гори — не знающий законов, уважающий лишь храбрость и силу городок. На их свадьбе гуляли все соседние улицы. А кто его настоящий отец, Сталин так и не узнал.
До поры до времени всё шло хорошо. Тот, кого считали его отцом, неплохо зарабатывал, у них был прекрасный дом, в нём жила любовь. Но с сапожником Джугашвили за работу часто расплачивались натурой — вином. Львиную долю этого вина он выпивал. Домой Виссарион приходил пьяным, с собутыльниками, горланя песни. Жену утешили его друзья: силач-духанщик Эгнаташвили, начальник полиции Давришеви и священник Чарквиани. Когда появился сын, отец попытался завязать — он давно мечтал о мальчике.
Первый и второй ребёнок Екатерины и Виссариона умерли в колыбели, Иосиф выжил, но был таким слабым, что казался смертником. Отец и мать отправились вместе с ним в святое место — знаменитую на всю Грузию церковь Гери, однако святые отцы не смогли провести очистительный обряд. Они были заняты, всё их время заняло изгнание бесов из тяжко больной девочки: священники держали её за ножки над пропастью и молились. И всё же после поездки в Гери дела пошли на лад. Он выжил — но брак его родителей это не спасло.
Сталин помнил, как пьяный отец громил их домик, как мать прятала его под кроватью, а тот обшаривал все углы с ремнём в руках: «Где ублюдок?!» Когда ему исполнилось 12 лет, он попытался защитить мать и метнул в отца нож. Вскоре тот ушёл из дома. Обувной мастерской к этому времени уже не было, отец пробовал работать один, но пропил станки и инструменты. Он дошёл до самого дна, обнищал, продал свой украшенный серебром пояс (а для грузина это последнее дело, предел, ниже которого упасть нельзя) и в конце концов устроился рабочим на обувную фабрику. Иосифа с матерью опекали его бывшие друзья — полицейский, священник и духанщик, заменившие маленькому Иосифу отца. Они давали Екатерине Джугашвили кров, работу и деньги, их дети — Васо и Александр Эгнаташвили и Иосиф Давришеви — стали его друзьями на всю жизнь, священник Чарквиани устроил его в духовную школу, первый шаг к епископскому облачению был сделан. А отец хотел, чтобы он стал ремесленником, и ходить в школу приходилось с оглядкой, чтобы тот его не выкрал. Однажды это удалось: отец увёз его в Тифлис, и они вместе работали на обувной фабрике, в грязи и вони, от рассвета до заката.
Из Тифлиса его вытащил полицейский Давришеви, духанщик Эгнаташвили утихомирил разъярённого Виссариона Джугашвили деньгами, священник вернул мальчика в школу. Однажды тот слышал, как его красивая, полная жизни мать говорила подруге, что никогда не упускала своего и если в доме, где ей доводилось быть в услужении, имелся видный парень, то он доставался ей. Позже Сталин скажет, что его отцом был священник, семьи полицейского и духанщика он будет опекать до конца своих дней. А его названый отец умер в нищете и забвении: Виссариона Джугашвили жестоко избили, в больнице для бедных им никто не стал заниматься, его тело свалили в общую могилу. Перед смертью он в последний раз попробовал сломать сыну жизнь. Виссарион Джугашвили потребовал, чтобы того исключили из тифлисской семинарии: устроив его туда, где из поколения в поколение учились дети священников, нищая Екатерина совершила чудо. Когда из этого ничего не вышло, отец попробовал занять у него несколько рублей, ничего не получил и простился со словами: «Ты такой же подлый, как и твоя мать!» Человека, считавшегося его отцом, Иосиф Джугашвили потерял задолго до того, как тот умер.
В духовной школе города Гори Иосиф Джугашвили был одним из лучших учеников — учителя его любили. Тогда он истово верил в Бога, подолгу молился, простёршись на полу, отвешивая поясные поклоны. А ещё он пел — у него был абсолютный слух и ангельское контральто. Ноты он выучил сам, его считали украшением школьного хора. Да что школа — весь Гори звал его петь на свадьбах, горожане говорили друг другу: «Пойдём, послушаем ангельский голос молодого Джугашвили».
На улицах городка шла настоящая война: уличные шайки воевали и заключали временные союзы, там не было места трусам и болтунам. Он был одним из начальников, мальчишки из его банды — Эгнаташвили, Давришеви и Пётр Капанадзе — признавали Иосифа своим главарём. От других юных разбойников его отличало то, что он любил читать. Тогда он проглатывал книгу за книгой, мать беспокоилась за его глаза. Вере пришёл конец, когда Иосиф проштудировал «Происхождение видов» Дарвина. В семинарию приняли юного безбожника. Она дала ему неплохое образование, а он портил жизнь ректору, преподавателям и инспектору Абашидзе по прозвищу Чёрное Пятно.
Он обругал Абашидзе-Чёрное Пятно прямо в лицо, но эту историю могли бы и замять, ректор был добродушен. Хуже было другое: многие считали, что во время каникул в Гори он сделал ребёнка соседской девчонке, а это грозило большим скандалом. К тому же в семинарии работал марксистский кружок, и он поверил в это учение так же истово, как когда-то верил в Христа. Ещё он верил в своё великое будущее, и нисколько этого не скрывал.
На семинарской вечеринке, когда все напивались чачей с дынным соком, он читал мемуары Наполеона и ставил галочки на полях — отмечал его ошибки. Услышав, что он насчитал уже больше двухсот, семинаристы принялись хохотать, но его это не задело. Какое значение имеет то, что думают другие, если будущее принадлежит ему? Так и вышло: он оставил семинарию в 1899 году, на 5-м курсе, а через несколько лет у его ног лежало всё Закавказье.
Тогда ему удавалось всё. Он создавал марксистские кружки, вёл пропаганду среди рабочих, удирал от полиции через чёрный ход и окна, переодевшись в женское платье... Конспирация оказалась его стихией, он распознавал полицейских провокаторов по голосу, по тому, как они разговаривали. Ему первому удалось подкупить жандармских офицеров, и те стали работать на партию.
К нему тянулись отчаянные люди: безденежные грузинские князья, чьи замки давно развалились, выгнанные отовсюду скандалисты-ремесленники, бывшие студенты, идеалисты, мечтающие о земном рае. Оголодавшие, обносившиеся, лишённые будущего, опасные, как голодные волки, — с ними он добывал деньги для партии и живущего на Западе Ленина. В это время он полюбил и сделал предложение: Екатерина Сванидзе выросла в семье, сочувствующей революции, там его часто прятали. Сванидзе были небедными людьми, им принадлежала швейная мастерская, но их дочка приняла предложение живущего на нелегальном положении голодранца. Она любила его. Когда он задерживался, жена, переживая за него, не ложилась спать и дремала, сидя на стуле. Она ни на что не жаловалась и была готова отправиться за ним куда угодно — хоть в ад. А он в то время был на вершине успеха: одно громкое ограбление следовало за другим, бывшие деньги государственного казначейства рекой текли за границу. Они поженились в июле 1906 года, через несколько месяцев после свадьбы Екатерина стала похожа на тень, но он этого не замечал.
13 июня 1907 года он совершил самое дерзкое, кровавое и удачное из своих ограблений. Наводку дал случайный знакомый, мелкий банковский служащий, ему даже денег не пришлось платить. У Иосифа Джугашвили было три не осуществившихся жизненных пути: он мог стать священником, профессиональным певцом (во время учёбы в семинарии ему довелось петь в хоре тбилисской оперы, знатоки говорили о карьере солиста) или поэтом. Сталин-семинарист опубликовал несколько стихотворений, которые позже стали считаться безымянными и входили во все хрестоматии грузинской поэзии: изящные, с виртуозными рифмами, они превратились в национальную классику, пусть и не перворазрядную. Иосиф Джугашвили перестал писать стихи, потому что они отнимали слишком много времени и душевных сил, которые были нужны революции, но банковский клерк оказался любителем поэзии и его поклонником. Они до утра читали друг другу стихи, пели, а потом романтичный грузин расчувствовался и выдал время и маршрут следования кортежа, перевозившего 250 тысяч рублей (по курсу того времени они равнялись 5 миллионам долларов).
Всё произошло в центре города, на Эриванской площади, около дворца генерал-губернатора, на глазах у жены Иосифа, вышедшей на балкон подышать свежим воздухом. Перевозившие деньги кареты хорошо охранялись, но Иосиф Джугашвили взял их в огненный мешок. Нападением руководил его верный помощник и друг детства, головорез Симон Тер-Петросян по кличке Камо, переодетый в форму армейского капитана.
Говорили, что первую бомбу бросил сам Сталин, затаившийся на крыше соседнего здания, затем на не успевших схватиться за оружие казаков и солдат обрушился град бомб и ливень пуль, выпущенных из маузеров. Екатерина Джугашвили упала в обморок, изувеченные лошади бились в предсмертной агонии, перепуганные зеваки разбегались, кто күда. По официальной версии, тогда было убито и ранено около 20 человек, а газеты писали о 50. После этого «экса» им пришлось перебраться из Тифлиса в Баку. Там он стал грозой миллионеров-нефтепромышленников.
Иосиф Джугашвили устроился работать к Нобелям, и через несколько дней их нефтехранилища запылали. Тушившие пожар рабочие потребовали денег за неурочные работы и принялись громить город. Богачи начали получать напечатанные на пишущей машинке листки: «Комитет РСДРПб просить вас передать ... тысяч рублей» — сумма вписывалась от руки. Никто не отказывался — в Баку его боялись не только нефтепромышленники, но и бандиты. Его люди похищали богачей и требовали за них выкуп, чеченцы, из которых те вербовали свою охрану, их не пугали. Он захватывал перевозившие деньги корабли, охотился за почтовыми каретами. Баку был грязен, душен, насквозь пропитан запахом нефти — он этого не замечал, а Екатерина там угасала.
Он спохватился, когда у жены начались обмороки. Пришлось отправить Екатерину и ребёнка в Тифлис, к родным, но двадцатичасовое путешествие на поезде её добило. В Тифлисе она сгорела за несколько дней, и на её похоронах Иосиф Джугашвили прыгнул в могилу. Он рыдал и просил прощения у мёртвой, он сказал другу: «Ушло единственное существо, смягчавшее моё железңое сердце!» — выспренняя, бог весть где вычитанная фраза была искренней. Сванидзе молчали, но он видел, что в смерти дочери они винят его. Жена оставила ему восьмимесячного сына, но глядеть на ребёнка было тяжело. После её смерти он разлюбил мальчика.
Зимой 1916 года в Красноярске, когда революция захлебнулась, большевистское подполье разгромила охранка, а ссылка превратила блестящих партийных вождей в мелких неудачников, всё это казалось сном. Один пустой и непримечательный день следовал за другим, казалось, что начальство забыло и о нём, и о тех ссыльных, кому не посчастливилось пройти медкомиссию. Они никому не были нужны, их больше не боялись. Они били крепко, но империя выстояла: позади была кровавая неразбериха восстаний 1905 года, провалы явок, разоблачения двойных агентов, убийства. В те годы ему часто изменяло чутьё — он приказывал ликвидировать провокаторов, но они оказывались честными революционерами, а те, кого он считал своими братьями, работали на охранку. Он делал, что мог, попав в тюрьму, убирал «наседок» руками своих друзей-уголовников. Начальство велело прогнать его сквозь строй, он прошёл через два ряда орудовавших прикладами солдат и не согнулся... За плечами — большая кровь, впереди — пустота: революции не получилось, всё было напрасным.
Из Баку Сталину писал старый друг, Авель Енукидзе. Он рассказывал об общих знакомых, говорил, что его сын Яша здорово вытянулся и часто спрашивает об отце, а родня покойной жены вроде бы смягчилась... Сталин не забыл, что ему рассказывали о разговоре Енукидзе с партийцем, которому поручили расследовать то, чем занимался Иосиф Джугашвили: «эксы», ограбления банков, захваты перевозивших деньги кораблей.
Они сидели в духане, а официант, его человек, подслушивал:
— ...Здесь Азия, мы не такие, как русские, Коба опасен. Будьте с ним очень осторожны.
Партийный следователь попробовал пошутить:
— Что же — он нэмножко порэжет мэня кынжалом?
Авель не поддержал игру:
— Если будет нужно, он перережет вам горло...
После революции Енукидзе стал членом ЦК и секретарём ЦИК, а в 1937 году его расстреляли.
По вечерам Сталин сидел за одним столом с товарищами по путешествию в Красноярск и тосковал. Он добывал деньги для партии, рисковал жизнью, играл в кошки-мышки с охранкой, а они штудировали Маркса, сочиняли теории и развлекались партийными расследованиями. В одной из ссылок его судили судом чести за то, что он забрал себе книги умершего товарища, — их полагалось распределять между всеми.
Теперь судили знаменитого партийного публициста Каменева — за оппортунизм. Сталин поступил умно: выступая — осудил, а когда надо было голосовать, вышел из комнаты. Товарищеский суд над Каменевым закончился вечеринкой с водкой, сплетнями и пением по гитару: Сталин сидел в углу, на просьбы спеть не отвечал, лишь пожимал плечами да качал головой, а влюблённая Вера им любовалась.
Иосиф Сталин не придавал женщинам большого значения. Это могло быть связано с тем, как он относился к матери: Екатерина Джугашвили, Кеке, посвятила ему жизнь, но при этом била его смертным боем, и он ей этого не простил. Он не видел её много лет и нисколько об этом не жалел, время от времени мать получала почтительные и холодноватые, пустые письма. Любить, целиком отдавая себя другому человеку, он не умел, сантименты презирал: он хотел жениться на большевичке Серафиме Хорошениной, с которой познакомился в прежней ссылке, в Сольвычегодске, и забыл о ней, как только её перевели в другое место. Серафиму сменила молодая вдова Мария Кузакова, местная крестьянка, его квартирная хозяйка. Они прожили вместе около года, Кузакова забеременела. А потом у него вышел срок, и он ушёл, не простившись, оставив на столе деньги за жильё. Он не писал ей и не пытался узнать, кто родился и как назвали ребёнка. Так было и с его мимолётным вологодским романом, гимназисткой Пелагеей Онуфриевой: он уехал из ссылки, подарив ей на память книжку, послал с дороги письмо и навсегда о ней забыл. За его спиной долгие отношения с молоденькой крестьянкой Лидией Перепрыгиной из Курейки, последнего места ссылки, — когда началась их любовь, ей было 13 лет. Лидия родила ему сына, он обещал на ней жениться: иначе было нельзя, история разворачивалась на глазах у охранявшего его жандарма, и ему грозил срок за совращение несовершеннолетней. А сейчас он забывал и Лидию, до их ребёнка ему дела не было: большевик обвенчан с партией, его идеальная возлюбленная — революция, другие привязанности ему мешают.
Четыре года он провёл за Полярным кругом, в деревне из 67 человек, принадлежавших всего к трём семьям, без книг и денег — товарищи по партии о нём забыли и переводов не слали, не на что было купить еду и тёплые вещи. Его лучшим другом стала собачка Тишка, приваливавшаяся к ногам и повизгивавшая, тунгусы заглядывали к нему помолчать и уходили, высидев часа полтора, юная Лидия считала его своим мужем. Выходя по нужде поздно вечером, он брал ружьё — вдоль изб рыскали волки, чтобы их отогнать, приходилось стрелять в воздух. Из-за хромоты и оспин в Курейке его звали Оська Корявый.
Потом он начал охотиться вместе с тунгусами и многому у них научился. Своих учителей он вскоре обогнал. Туземцы удивлялись тому, что он попадает в цель с первого раза и вытаскивает из проруби многопудовых осетров, им казалось, что ему помогает какой-то лесной дух. Однажды он отбился от своих спутников, чуть не утонул, попал в метель, вернулся обмёрзший, покрытый слипшимся снегом, и всех перепугал: тунгусы приняли его за лешего. В Курейке Иосиф Джугашвили научился быть один, смирился с этим и полюбил одиночество: без друзей, утратив надежду, он стал сильнее.
А теперь до конца отмеренного приговором срока осталось недолго. Сталин рассчитывал провести это время в Красноярске или его пригороде Ачинске, где жила Вера. Некуда было спешить, незачем торопиться — время остановилось, борьба закончилась. Кроме пса Тишки, Степана Тимофеевича, которого он навсегда оставил в Курейке, ему никого не было жалко.
Через несколько дней в Красноярск пришла необыкновенная новость. Российская империя рухнула сама собой — из-за магазинных очередей, перебоев с хлебом и бунта озверевших от безделья солдат. Начались митинги, Каменев отбил приветственную телеграмму отказавшемуся от престола великому князю Михаилу и тут же в этом раскаялся, а Сталин выжидал. Ссыльные возвращались в Петербург вместе, и его товарищи ораторствовали на всех полустанках, а он, оставшись наедине с Верой, их передразнивал: «Великая революция!.. Бескровная!.. Святая!..» Иосиф Джугашвили никогда не был сентиментален, последняя ссылка вытравила из него многие человеческие чувства.
12 марта 1917 года поезд пришёл в Петроград, на вокзале он распростился с Верой: у неё в городе были родные, ему с ней было не по дороге. Надо было браться за дело, но его никто не встречал, и он не знал, куда податься: Иосиф Джугашвили протолкался к концу платформы, распихивая локтями мешочников и расхристанных, неряшливых солдат, вышел на улицу, выспросил, где работают большевики, и пошёл к дворцу Кшесинской, держа в руках плетёный чемоданчик и пишущую машинку. Близких людей в городе у него не было — разве что семейство Аллилуевых, где все сочувствовали большевикам. Когда-то у него был роман с хозяйкой дома, Ольгой Аллилуевой, потом он спас её дочь Надю — девочка тонула, ему удалось вытащить её из воды. У них он и переночует.
Перед тем как он станет Иосифом Сталиным, пройдут годы, за это время с ним случится многое. В первый раз его психика сломалась во время коллективизации, из-за чудовищных нервных перегрузок, во второй — после того, как застрелилась ставшая его женой Надежда Аллилуева. У неё была лёгкая форма шизофрении, после очередного семейного скандала она покончила с собой. Ему предстояло окончательно разувериться в людях, ожесточиться, возненавидеть соратников, перебить их и залить кровью огромную страну... Он стал чудовищем, но друзей детства, тех, с кем он играл в Гори, Сталин опекал всю жизнь, прощал им грубости, слал деньги, продвигал их детей. К своим внебрачным детям он относился по-другому.
Его сибирский сын Константин Кузаков сделал неплохую карьеру в ЦК, потом стал заместителем министра кинематографии. Сталин ставил его в пример своему непутёвому законному сыну Василию, но за всю жизнь не сказал ему ни одного слова. Кузаков закончил свою карьеру на Гостелерадио, подчинённые боялись строгого начальника как огня. А Александр Давыдов, сын Сталина от его несостоявшейся жены, несовершеннолетней Лидии Перепрыгиной, провёл свою жизнь в глуши и безвестности и не поднялся выше заведующего столовой. Отец никогда им не интересовался и не помогал ни ему, ни его матери.
В конце жизни, отдыхая на своей секретной даче «Холодный ключ» у Чёрного моря, престарелый генералиссимус позвал в гости друзей детства — Васо Эгнаташвили, бывшего священника Петра Кавтарадзе и других стариков. Они ели шашлык мцвани, пили, закусывая вино пряными овощами, пели, смеялись, вспоминая давний диалог Кеке и её сына.
— ...Почему ты била меня в детстве?
— Поэтому ты и стал таким хорошим... Но кто ты теперь?
— Что-то вроде царя.
— Лучше бы ты стал священником...
