Руководство России вновь бьёт в набат и предупреждает об опасности новой волны пандемии коронавируса — с новым штаммом «омикрон». Владимир Путин даёт правительству две недели на подготовку — «нужна мобилизация учреждений разного рода — и федеральных, и региональных, местных, отраслевых». Глава Роспотребнадзора Анна Попова заявляет, что штамм «омикрон» заразнее, чем все предыдущие варианты коронавируса. А глава правительства Михаил Мишустин предупреждает, что «после новогодних праздников многие возвращаются домой из поездок, в том числе из-за рубежа. Необходимо это учитывать». И уже в развитие указаний начальства Герман Греф переводит половину сотрудников «Сбера» на удалёнку.
Два года пандемии приучили нас к подобному развитию событий, и они уже вызывают мало интереса — жизнь в условиях экстрима становится нормой. Но за текущими событиями, за привыканием к ним упускается нечто более важное — кардинальные перемены в экономике и социальной жизни, обусловленные коронавирусом.
Точнее, изменения эти подспудно назревали уже давно и рано или поздно проявились бы и сами по себе, без пандемии, но именно она дала им толчок и ускорила их. В основе лежит научно-технический прогресс в сфере информационных технологий, в первую очередь Интернета. Стандартная модель организации рабочего места и вообще работы меняется принципиальным образом.
Привычный образ работы как пространства, где сосредоточены сотрудники, отходит в прошлое. Интернет, мобильная связь позволяют находиться на связи 24 часа в сутки. Персональные компьютеры же являются основным рабочим инструментом, который имеется сегодня у каждого дома. Чтобы не быть голословным, проиллюстрирую примерами из собственной жизни.
В 2001 году, когда я начал работать в московских СМИ, вариант удалёнки даже не рассматривался, хотя уже прошла компьютеризация и начал внедряться Интернет. В 2004–2014 годах я трудился в одном онлайн-СМИ, куда ходил каждый день, но, честно говоря, в этом не было особой нужды, однако мой тогдашний начальник болезненно переживал мои уходы после обеда. Ему (хотя он был годами моложе меня) это казалось не только покушением на его начальственные прерогативы, но и нарушением исконного порядка, работы пусть не с 9 до 18, но с 11-12 до вечера.
Но после 2014 года я уже не знал, что такое сидение в офисе от сих до сих. Например, в 2017−2019-м я работал в одном из крупнейших деловых изданий на штатной основе. Первыми словами начальника были: «Максим, тебе тут совсем не нужно появляться». И я за 2,5 года появился в редакции раз десять, наверное.
Правда, в 2020-м случился любопытный казус — я получил предложение от одного СМИ и уже был готов выйти на работу, принёс трудовую книжку, но оказалось, что там нужно именно отсиживать ровно восемь часов, приход-уход фиксировался электроникой, и на каждую отлучку из офиса, хотя бы на час, надо было заранее писать заявление. Для чего такой казарменный порядок требовался от обозревателя — для меня так и осталось тайной, но в течение года там всё развалилось, и прежние владельцы — любители дисциплины — сбежали. Но всё это происходило, разумеется, без меня.
Допустим, в СМИ работа на удалёнке сегодня воспринимается как нечто само собой разумеющееся для значительной части персонала, особенно людей творческих и пишущих. Однако и в других отраслях происходят схожие процессы. В 2016 году я участвовал в избирательной кампании в Москве в одномандатном округе. Раз-два в неделю я появлялся в штабе на какое-то время — летучки, планёрки и т. п. Плюс, как нам было сказано, заказчик не поймёт, если никого в штабе не окажется. То есть присутствие какого-то количества людей как бы гарантировало ему, что деньги не разворовываются и не списываются на «мёртвые души».
Но вот уже в кампанию 2021 года в той же Москве в одномандатном округе всё поменялось. Я первый раз побывал в штабе и увидел воочию коллег и руководство, как и самого кандидата, уже по завершении выборов, на фуршете. И само моё приглашение, и вся работа строились исключительно онлайн. Но ладно я, один из начальников сидел всё это время в Сибири, где вёл параллельно другую кампанию, второй «райтер» находился безвыездно в Грузии, и т. д. Вот вам изменения за пять лет на одном и том же участке работы.
Особенность последних двух «ковидных» лет заключается в том, что удалёнка пришла в приказном порядке. Там, где раньше она могла тормозиться из-за нежелания и консерватизма начальства, по каким-то иным причинам, теперь дистанционка была принята без обсуждений. Так чрезвычайная ситуация способствовала прогрессу в эргономике.
И еще немаловажное соображение. Допустим, вам добираться до работы 1 час. В Москве это в порядке вещей. Следовательно, каждый день вы два часа вычеркиваете из жизни, тратя их на дорогу туда и обратно. В год это дает 520 часов, то есть почти 22 дня. Двадцать два дня каждый год из вашей неповторимой жизни вы не работаете, не занимаетесь личными делами, а только перемещаетесь.
Разумеется, не все профессии возможно перевести на дистант. Конечно, никуда работа как место общего собрания не денется. Тем не менее процесс можно сравнить с деиндустрализацией второй половины XX века, когда экономики развитых стран мира перешли от старой промышленности к иной модели, основанной главным образом на работе «белых воротничков». Металлургия, машиностроение, швейное и ткацкое производство переехали в страны третьего мира. А на рубеже XVIII–XIX веков аналогичным образом те же страны перешли от сельскохозяйственной модели к промышленной, и тогда оказалось, что вовсе не обязательно подавляющему проценту населения работать в поле.
Однако помимо того, что всё большее число работников могут заниматься делом, не приходя в офис (и это тоже ставит множество вопросов, начиная с нормирования рабочего дня, в том же деловом издании, помнится, новый редактор отдела обожал рассылать задания в группу в WhatsApp и в два, и в три часа ночи), потенциально появляются и другие вопросы. Какова судьба огромного числа офисных зданий? Ведь если число сотрудников, их посещающих, сократится, например, вдвое, то чем и кем заполнять невостребованные пространства? Любой фирме выгодно экономить на арендной плате, соответственно, она будет отказываться от излишних площадей, а кроме того, уменьшается спрос на мебель, оргтехнику. Не окажется ли так, что в той же Москве растущие как грибы деловые высотки будут пустовать?
Кроме того, локдаун дал толчок стремительному развитию служб доставки, в первую очередь доставки еды. Они и раньше быстро развивались, а теперь получили уникальный шанс на новый скачок. В Москве в большинстве районов просто невозможно выйти на улицу и не увидеть хотя бы одного курьера. Но это означает снижение спроса на торговые помещения. Опять-таки, какова будет судьба уже работающих торговых центров? И будут ли они расти дальше? Что вообще ожидает сектор ретейла и девелопмента?
Аналогично, как переход от аграрной модели к промышленной и от индустриальной к постиндустриальной не означал массовой безработицы, а подразумевал переориентацию рабочей силы и её переформатирование, так и новая интернет-экономика в конечном счёте означает лишь иной формат занятости и распределения как сотрудников, так и помещений. Возможно, привычный образ магазина будет уходить в прошлое, как торговля через прилавок сменилась самообслуживанием. Больше будет точек самовывоза, для рекреационного использования и т. д. Как говорится, природа не терпит пустоты. Ближайшие годы покажут, как будет меняться наше представление о работе. И поменяется ли она сама.
