Сегодня скончался Аллан Чумак. Это интервью он дал несколько лет назад, и статья залежалась — уж слишком необычным было то, о чём он в нём говорил, в это было трудно поверить. Редакция и не поверила. Но теперь, когда его не стало, мы решили дать ему слово.
— Все знают Аллана Чумака-целителя и экстрасенса. Кем вы были до этого, чем занимались, что вас увлекало?
— В молодости меня увлекал спорт. Тогда я занимался лёгкой атлетикой, и однажды, когда родители уехали в отпуск, чуть было не загнал себя в гроб. Я приходил на стадион за два часа до начала занятий, тренировался, затем переодевался и делал вид, что только что пришёл из дома. Пахал вместе с ребятами на тренировке, потом занимался ещё два часа... Когда родители вернулись домой, я был похож на скелет, и мне на какое-то время запретили заниматься спортом.
Потом в моей жизни появился велосипед, им я занимался профессионально. После школы я сперва подал документы в МВТУ имени Баумана, но до экзаменов дело не дошло. Я быстро понял, что это не моё, забрал документы и отнёс их в институт физкультуры.
В институте я увлекался психологией и околачивался на соответствующей кафедре. Моим патроном был профессор, он собирался послать меня на научную конференцию в Минск. Темой моего выступления была подготовка к рекордам. Чтобы как следует подготовиться, а заодно и подзаработать, я устроился на кафедру физкультуры в институт связи, открыл там велосипедную секцию.
На первое занятие пришло много народу, не только парни, но и девушки с огромными задницами — всем хотелось получить велосипед. Я спросил: «Хотите стать мастерами спорта?» Все, естественно, загалдели: «Хотим!» В ответ я произнёс короткую речь, сказал, что придётся много работать, и мы побежали кросс.
Дело было зимой, многие сразу начали отставать, задыхаться — в обычных условиях организм себя бережёт. Но я принёс на тренировку велосипедный насос с поршнем и лупил им отстающих по задницам. Тут помчались все. На следующую тренировку народу пришло меньше, затем — ещё меньше, а потом мы пересели на велосипеды. Там я применил тот же метод, в ход опять пошёл насос. В субботу у нас была баня, а также семьдесят–восемьдесят грамм водки — для расслабления. Тренироваться каждый день тяжело, спиртное — отдушина для организма, позволяющая ему расслабиться. К концу сезона в моей группе было восемь мастеров спорта! Когда я рассказал о своём методе на конференции, меня выгнали с позором, сказав, что водка и спорт несовместимы.
— Почему же вы не пошли в большой спорт?
— К окончанию института я был мастером спорта, призёром России, входил в союзную сборную. Но спорт мне надоел, и когда меня позвали в Ждановский райком ВЛКСМ на должность начальника военно-спортивного отдела, я сказал «да». Там я очень хорошо работал. Тогда как раз вводили народные дружины, и я придумал комсомольские оперотряды со штабами на заводах и в институтах. В один прекрасный день я вывел на улицы района десять тысяч комсомольцев с красными повязками — мы просто вымели шпану и хулиганов. Меня звали на повышение в горком, но тут произошла служебная катастрофа: Ждановский райком ВЛКСМ возглавил новый человек, и я с ним подрался.
Я должен был организовывать материально-техническую базу комсомольских учёб. Отбирались секретари комсомольских организаций, мужчины и девушки (часто они образовывали пары), выбиралось место — в нашем случае это было Тишковское водохранилище. У меня были добрые отношения с секретарями партийных организаций крупнейших заводов: они выделяли деньги, в местном торге делался заказ, в машину в неограниченном количестве грузилась еда и выпивка. Время на дворе стояло «пьяное», ехать на комсомольскую учёбу без достаточного количества бутылок было нельзя.
Приехали на водохранилище, разбили палатки, накрыли «поляну». Шашлыки, вобла под пиво — разминочный вариант. Никто никого ничему учить не собирался, шла трёхдневная гулянка на свежем воздухе. Незадолго до этого к нам пришёл новый первый секретарь райкома комсомола: его выжили из горкома, и он был «в обиде». Когда началась гульба, этот человек повёл себя не очень корректно. Слово за слово, и мы с ним сцепились: сначала словесно, а потом и врукопашную. Это было прямо на берегу водохранилища, мы упали в воду и боролись, пока нас не растащили. Через один-два дня я должен был переходить в горком, но после драки начальник наложил на это вето: ему очень хотелось меня съесть. И я ушёл инструктором в физкультурно-спортивный отдел МГСПС, начал писать для газет: «МК», «Труда» и «Известий», работал для телевидения. Там искали новые лица, и мне предложили повести передачу «Очки, голы, секунды». Дело пошло, и вскоре я стал штатным сотрудником Центрального телевидения.
Потом я работал в телевизионной редакции АПН, готовил материалы для Польши и ГДР. Затем нашу редакцию закрыли из-за интриг председателя Гостелерадио Лапина. Пока государство подыскивало мне новое место, я два года сидел без работы, получал полную зарплату и кочевал по бару Дома журналистов и разным редакциям.
— И это было время бесконечных романов...
— С романами никаких проблем не было, ведь я работал на телевидении и в АПН. Нравы там были свободные, в «Останкино» как раз открыли бар с алкоголем. Сразу после работы — в бар, сидишь, пьёшь, болтаешь. Рядом много красивых женщин. Понятно, что один ты не останешься... А пивной бар Дома журналистов! Сейчас Домжур перестроили и испортили, но в то время там было прекрасно. По вечерам в нём собирались журналисты разных изданий: они были одной большой семьёй, где все друг друга знали. А так как в брежневское время не пить считалось абсолютно дурным тоном, то общение сопровождалось обильными возлияниями и следующими за ними беспорядочными интимными отношениями.
Потом благоволивший ко мне заместитель председателя Гостелерадио предложил место в «Союзинформкино» — там я стал большим начальником, редакционным директором... Но писать для газет не перестал.
— Как же вас, успешного журналиста и бывшего комсомольского босса, обязанного бороться с суевериями и мракобесием, угораздило стать экстрасенсом?
— В то время в Москве начался бум экстрасенсов. Их было много, о них говорили, и я решил сделать острую разоблачительную статью. Коллеги дали мне наводку на одного экстрасенса, тот согласился со мной встретиться, и я приехал к нему на окраину Москвы.
Стандартная хрущёвская пятиэтажка, вокруг — толпа народа. Люди стоят и на лестнице, да так плотно, что мне пришлось протискиваться сквозь толпу. Звоню в обитую потёртым дерматином дверь, и мне открывает старый приятель, Дима Назин, — мы с ним вместе на телевидении работали. Он говорит мне с порога: «Какое поле!» А я не понимаю, что речь идёт о биополе, и отшучиваюсь: «Засеем, пожнём...»
Дмитрий сказал, что у него есть только двадцать минут, мы сели на кухне, начали разговаривать. Он сразу понял, что я собираюсь написать пасквиль, но добросовестно отвечал на все мои вопросы. Под конец я рассказал ему о моей приятельнице, у которой была страшная тахикардия (приступы повторялись несколько раз в день), и спросил, не может ли он ей помочь. Дима тут же согласился, сделал какие-то пассы руками и сказал: «Вот и всё. Теперь она будет здорова». Я пришёл в неописуемую ярость и окончательно решил разоблачить мошенников-экстрасенсов. Но для порядка вечером перезвонил знакомой, и она сказала, что ей стало значительно лучше, приступы прошли. Болезнь, кстати, так и не вернулась...
Я ездил по московским экстрасенсам, много с ними разговаривал. Те понимали, что я готовлю журналистскую каверзу, но были предельно открыты. Все они говорили, что у меня есть очень большой дар. Однажды те, у кого я брал интервью, попросили меня закрыть глаза и вытянуть руки над столом. Я так и сделал — и увидел мир совершенно другим. Всё было ярким, в необычных красках, и когда я открыл глаза, это не ушло. С той минуты я почувствовал в себе силу и понял, что могу очень многое. Я долго упрашивал новых знакомых взять меня с собой к больному, но они отнекивались: «Ты ещё не готов». Наконец я уговорил одну из самых известных московских целительниц того времени, Елену Кремневу. Её пригласили в дальний московский пригород, к женщине, больной рассеянным склерозом, с ней отправлялась целая бригада экстрасенсов.
Небогатый частный дом, парализованная женщина лежит на кровати, приоткрыв рот. Лена расставила вокруг неё своих людей, я расположился у головы больной со сложенными треугольником руками. И когда пришло моё время, я послал такой мощный энергетический импульс, что парализованная задергалась и начала сползать с кровати. Лена и её люди засуетились, стали снимать избыточное воздействие. А я сказал, что через месяц всех их обгоню.
— Что же было дальше?
— Если бы я тогда рассказал о том, что со мной происходит, здравомыслящие люди сказали бы: «Чумак сошёл с ума». Ему слышится какой-то голос, у него видения... С медицинской точки зрения это классические признаки шизофрении. Иногда я и сам думал: а не пойти ли мне сдаваться туда, где психов к кроваткам привязывают? Я ведь до этого был абсолютным прагматиком, мой подход к жизни отличался здоровым цинизмом: работал в комсомоле, прошёл профсоюзную школу, был телевизионщиком — а на ТВ оранжерейные цветочки не выживают. Новое состояние было для меня необычным, переход в другое человеческое качество проходил негладко. Со мной происходило то, что я, как прагматик, был не в состоянии ни понять, ни объяснить. Я слышал голос, рассказывающий мне о моём новом призвании, перед глазами возникал экран, где я видел всё, о чём шла речь. На нём появлялись символы энергии, примеры того, как она работает. Я не мог совмещать всё это с работой и уволился.
— На что же вы жили?
— На зарплату жены. Потом я начал ей помогать — мы мыли полы в боксёрском клубе «Боевые перчатки». В то время у меня был запрет брать деньги за лечение. Мне жутко хотелось лечить, но внутренний голос твердил: «Подожди!» И вот однажды ночью он сказал: «Завтра в одиннадцать утра у тебя будет первая пациентка». Утром следующего дня я был на ногах ни свет ни заря. Я тогда жил в квартире тётки. Хожу, жду, думаю: «Как же больная меня найдёт? Ведь обо мне никто не знает». Ровно в одиннадцать раздаётся звонок в дверь. Открываю, за дверью стоит немолодая женщина: «Аллан Владимирович, у меня большая проблема». Оказалось, что у неё тяжелейший пиелонефрит. Я усадил её на диван, стал расспрашивать о том, как она меня нашла. Оказалось, что ей дали мои координаты в трамвае. Я был в полнейшем недоумении: меня могли отыскать у матери, но о том, что я проведу несколько дней здесь, никто не знал!
И вдруг я понимаю, что не знаю, как её лечить. Но испугаться по-настоящему не успеваю: мои руки сами собой поднимаются и начинают выделывать какие-то пассы. Я наблюдаю за собой со стороны: пальцы мои, и при этом вроде бы чужие... Вижу исходящий из меня поток энергии — он в неё входит...
Тут она начинает клониться на бок и падает на диван. Леденею от ужаса, но через мгновение понимаю, что надо продолжать работать. Минуты через три она начинает подавать признаки жизни: села, открыла глаза, те уже не мутные. И говорит: «Я здорова!» А я не понимал, что сделал: дал ей свой телефон, назначил время следующей встречи... Её не было месяц, потом она появилась с папкой выписок из истории болезни. Эта женщина была абсолютно здорова!
— Вы успешно лечили, сарафанная популярность нарастала. В конце концов она привела вас на телевидение.
— Володя Соловьёв предложил мне сделать передачу в рамках программы «Это вы можете». В студии собрали лечившихся у меня людей, они начали рассказывать, что и как. В этой передаче я провёл свой первый телевизионный сеанс исцеления, он длился три с половиной минуты. И тут над Останкинской телебашней разверзлись небеса, на ЦТ обрушился огромный поток писем. После этой передачи была пресс-конференция в ИТАР-ТАСС, а затем у нас в доме раздался звонок секретаря заместителя председателя Гостелерадио Попова: «Владимир Иванович просит тебя зайти».
Я пришёл к нему так, как ходил по летним московским улицам, — нестриженый, в тенниске, и он сразу на меня напустился: «Что ты натворил? Зрители завалили нас письмами. Они просят продолжения». Нажимает селектор и говорит Сагалаеву: «Подготовь камеру. Сейчас к тебе спустится Чумак, и вы его запишете». Тогда мы записали шесть сеансов, я снимался, в чём пришёл в Останкино, — без костюма и галстука. Утром следующего дня передача пошла в эфир.
Тут же началось столпотворение. Газеты уверяли, что всё это шарлатанство. В многотиражном тогда «Труде» появилась огромная статья, где академики и доктора наук рассказывали, как во время моих сеансов у экранов телевизоров умирают люди. Сагалаев звонит мне и говорит: «Завтра выступишь в эфире, говори всё, что хочешь. Мы их разнесём». Но на следующее утро мои сеансы в эфир не идут. Сагалаев испугался. Я отнёсся к этому вполне равнодушно — нет так нет, и бог с ним. Никто не предполагал того, что произошло в ближайшем будущем.
Вокруг телебашни и редакции «Труда» собрались толпы — там было около трёх тысяч человек. Ходоки от трудовых коллективов принесли петиции: «Не сметь запрещать телесеансы!», «Руки прочь от Чумака!». В окна «Труда» полетели камни и палки, это был настоящий мятеж! Мне звонит взволнованный Сагалаев: «Где ты пропадаешь? Немедленно приезжай! Тебя разыскивают из газеты». Он соединяет меня с главным редактором «Труда», тот говорит: «Приезжайте к нам побыстрее, надо приготовить интервью... Мы должны погасить возмущение». Я очень спокойно поговорил с заместителем главного редактора, мы сделали большую статью.
Телевизионные сеансы возобновились, «Останкино» опять завалили мешками писем.
Во время одного из сеансов я с ними работал. Мне говорили, что я сошёл с ума: как можно лечить по письму? Они не понимали, что письмо — это человек, который его написал, что между ними есть взаимосвязь. Когда я приходил в редакцию, меня ждала гора телеграмм с рассказом о самых невероятных случаях исцелений. Люди перестали выходить на работу, пока не посмотрят мой сеанс. Миллионы тонн воды от меня заряжали, колёсные мази заряжали, солидол. И всё это работало...
Однажды ко мне подвели девочку, её кожа вся была в чешуйках. Я тут же с ней поработал, через три дня её опять ко мне привели: очистилось около семидесяти процентов кожи. Потом она полностью выздоровела, её кожа стала совершенно гладкой. Тогда происходили чудеса. Однажды ко мне привели пятилетнего ребёнка с детским церебральным параличом. Я сказал: «Снимайте с него сандалики». Расписался на них, и через семь дней мальчик начал ходить.
Тогда я был совершенно одержим, я этим жил и своих близких не видел. Вся наша лестничная клетка была забита людьми. Мы просыпались и слышали дыхание тех, кто находился за нашей дверью. Они стояли и ждали...
На моих глазах у людей очищалась кожа, дэцэпэшники начинали ходить. Однажды на проходной в «Останкино» меня поймали муж с женой, они приехали в Москву из Твери. Ему в глаз попал гвоздь, и он наполовину ослеп. А потом он посмотрел мой сеанс и понял, что видит на оба глаза.
Потом начальство встревожилось: моя популярность в то время была выше, чем у любого политического деятеля. Ко мне приезжали с ЗИЛа и с АЗЛК, предлагали баллотироваться в Верховный Совет, в Думу... Но мне это было не нужно. Были проведены две коллегии Минздрава (половина этого министерства в это время пользовалась моими мазями и пила заряженную мною воду). Оказалось, что запрещать меня не за что: я же не давал никаких рекомендаций. Тогда было вынесено соломоново решение: не запретить, а заместить. Спортивная редакция пригласила в эфир Кашпировского, известного психотерапевта, и попросила разрешения у Минздрава на его сеансы. Министерство ответило: «Разрешаем, но без применения гипноза», — они хорошо понимали, что в противном случае последствия будут ужасными. Так чиновники вывели себя из-под удара, но это ничего не изменило: Кашпировский всё равно использовал элементы классического гипноза.
Он провёл девять сеансов, и результаты были настолько шокирующими, что их прекратили: валом пошли сердечно-сосудистые заболевания, инсульты, инфаркты. Кашпировский давал установку, для аудитории та становилась жизнью, и люди с радостью ей следовали. Но внутри них назревал конфликт между несвободой установки и жаждой воли. Последствия были ужасными.
Тогда его заставили выходить в эфир в перерывах между футбольными матчами, которые смотрел весь Союз, с тем, чтобы снять это внушение. А он мог это сделать только с людьми собственного психотипа.
— И, под конец, прогноз на будущее...
— Люди чересчур расслабились, привыкли к спокойной, сытой и сравнительно безопасной жизни, а ведь мы существуем не в раю. Но то, что нас ждёт, лишь испытание. Главное — оставаться человеком и сохранять веру и любовь.
