Мало какая другая реформа в России длится столь долго и столь бесплодно, как пенсионная. Новый виток слухов о том, что нас впереди ждёт очередное изменение в сфере пенсионного обеспечения, появился вовсе не случайно, — россияне уже приучены к тому, что никакой стабильности от государства в плане жизни в старости ожидать не приходится.
Как известно, команда реформаторов, пришедшая к власти в 1991 году, больше думала о «рыночных преобразованиях», нежели о социальных. У них были вполне ясные и чёткие представления о том, как проводить приватизацию, но вот по поводу того, как заниматься социальным обеспечением, в данном случае — пенсионным, продуманных идей не было.
Впрочем, и они понимали, что если приняться ещё и за реформу пенсионного законодательства, то можно допустить в стране социальный взрыв, который сметёт их власть. И потому в течение всех 90-х годов власть к изменениям на данном направлении не приступала, сохраняя советскую распределительную систему, так называемую «солидарную», когда пенсии выплачиваются из текущих поступлений в бюджет работающих. Но при этом указом президента в 1992-м было разрешено создавать негосударственные пенсионные фонды (НПФ). То есть фактически две системы выстраивались параллельно.
Конечно, с НПФ в 90-е происходило примерно то же самое, что и с чековыми инвестиционными фондами и прочими новинками рыночной экономики. Они не стали ни источником «длинных денег», ни средством надёжного сбережения. Многие бизнесмены начинали заниматься ими в надежде по-быстрому собрать деньги с доверчивых и потом куда-нибудь с ними скрыться. Так получилось, что в середине 90-х я имел отношение к одному из созданных НПФ (и сохранившихся до сих пор через поглощения и преобразования). И помню причитания одного из его сотрудников, который пришёл туда на работу и завистливо рассказывал про зарплаты в других НПФ — «ребята там сразу себе иномарочки прикупили и на них ездят». В этой наивной мечте о скорой иномарке ярко выступал менталитет того времени. Пенсионные фонды — консервативный институт длительных и постепенных накоплений. В них не может быть скорых и быстрых доходов, особенно для учредителей и персонала. Потому-то упомянутый фонд и не разорился, что его основатели не тратили собранные финансы на себя. А тех фондов, в которых ребята рассекали на иномарках, и след простыл.
Однако в начале 2000-х правительство повернулось лицом к проблеме, и на волне новых радикальных рыночных реформ наподобие введения плоского подоходного налога, о которым мы недавно писали, занялось радикальной пенсионной реформой, ассоциировавшейся с тогдашним председателем ПФР Михаилом Зурабовым (впоследствии министром здравоохранения и социального развития). В итоге после 2002 года пенсия состояла из двух частей — страховой и накопительной. Считалось, что это очень рыночное и справедливое решение — каждый человек сам зарабатывает себе на пенсию, сам решает, как ему накапливать, а государство гарантирует ему некий базовый доход.
Но гладко было на бумаге — по старой русской пословице. В реальности всё оказалось совсем не так, как планировалось. Если вкратце, то можно сказать, что реформа провалилась. В первые годы в НПФ перевёл свои накопления лишь малый процент жителей РФ. Как выяснилось, они поступили вполне разумно, ибо доходность у «молчунов» (тех, кто не заявил о желании выбрать НПФ и автоматом был прикреплён ко Внешэкономбанку — государственной управляющей компании) оказалась выше, чем у тех, кто рискнул и подписал договоры с негосударственными фондами. Впрочем, проиграли все, ибо доходность ни у тех, ни у других не покрыла темпов инфляции. И даже в 2010-м у 36 млн россиян деньги находились под контролем Внешэкономбанка, а под контролем различных НПФ — у 37 млн. И это спустя 17 лет после начала реформы.
Эти цифры свидетельствуют о глубоком недоверии россиян к целям и механизмам реформы, их неверии в то, что игрой на финансовых рынках можно существенно улучшить свою пенсию. Правительство, в общем, признало в 2013 году провал реформы, перекинув накопительные деньги россиян (243 млрд рублей) в распределительную систему. Также власти поступали и в следующие годы, регулярно продляя «пенсионный мораторий». Де-факто реформа была отменена. Вернутся ли когда-нибудь замороженные деньги — неизвестно. Оказалось также, что при смене НПФ люди несут огромные потери — более 82 млрд рублей только в 2015–2017 годах.
Оказавшись на краю финансовой пропасти, не зная как сводить концы с концами, правительство в итоге решилось на самую непопулярную меру, возможность которой ранее многократно отрицалась, в том числе самим президентом. В 2018-м был существенно поднят возраст выхода на пенсию. Но это решение (о котором ни слова не было сказано во время избирательной кампании 2018 года, но при этом незамедлительно объявлено после её окончания) является само по себе паллиативом, поскольку даёт лишь временную передышку власти, но не устраняет корневых причин постоянного пенсионного кризиса в РФ. Поэтому разговоры о новой пенсионной реформе вполне могут иметь под собой основание.
Главная проблема заключается в том, что в условиях нестабильной экономики правительство пытается внедрить схему, которая может работать только в обществе со сложившимися и не меняющимися правилами игры. Потому-то в России и не прошёл чилийский вариант — о чём мечтали реформаторы, — что нет никаких возможностей для долгосрочного планирования. Правила игры всё время меняются. Никто не уверен, будет ли у него завтра работа. Доходы бюджета критически зависят от цены на нефть. Уровень жизни населения невысок, что также не создаёт благоприятной среды для инвестиций в будущее.
Урок, который можно вынести из многострадальных пенсионных реформ, заключается в том, что нельзя следовать абстрактным экономическим схемам. Как бы заманчиво ни выглядели теории о самостоятельном накоплении ответственными гражданами пенсионных сбережений, если для этого не имеется достаточных оснований — институциональных, макроэкономических, ментальных и т. д., — схема работать не будет. При этом главной заботой государства является не реальное наполнение бюджета пенсионеров, а желание скинуть с себя этот груз на плечи людей, как это произошло с жилищной политикой, где практически нет альтернативы ипотеке.
Но если в сфере жилья ипотечная схема как-то работает при всех её социальных издержках, отягощая жизнь людей молодого и среднего возраста кредитной кабалой, то в пенсионной сфере так не получается, ибо она касается каждого, а истекшее за 30 постперестроечных лет время было не лучшей эпохой для подобных накоплений, начиная с зарплат по «серым» схемам. Поэтому наилучшим решением представляется введение моратория на любые эксперименты в пенсионном законодательстве на длительный срок. Ведь как бы плохо ни шла зурабовская реформа, люди к ней привыкали, участвовали в схемах государственного софинансирования, выбирали себе НПФ. Постепенно налаживались правила игры, и в 2013 году они разом оборвались. Что может сильнее дискредитировать идею реформы?
