«Не все могут выдержать»: Меськова о балете, Цискаридзе и Большом театре

На Новой сцене Большого театра состоялась мировая премьера балета «Дягилев». Художественным руководителем проекта стал Денис Родькин. Первая солистка Большого театра Анастасия Меськова танцует одну из партий в «Дягилеве». Она перевоплотилась в цыганку, которая появляется в начале спектакля. Какие сейчас требования к балеринам и как работалось с Цискаридзе и Григоровичем — в интервью Меськовой NEWS.ru.

«Гадалка предсказала Дягилеву смерть на воде»

— Анастасия, балет «Дягилев» — громкая премьера. Расскажите, как вы попали в проект?

— Зимой мне позвонил художественный руководитель проекта и мой коллега Денис Родькин. Насколько я знаю, они приступили к созданию балета еще в сентябре, а мой персонаж появился уже в контексте полуготового спектакля.

Дело в том, что цыганка не совсем реальна. Есть такая легенда: гадалка предсказала Сергею Дягилеву смерть на воде. По иронии он похоронен именно в Венеции. Никто не знает, было ли это правдой или нет. Но у Дягилева был такой страх.

С моей героини начинается спектакль. Я олицетворяю некий образ судьбы, фатум, иррациональные страхи, от которых он пытается убежать. В какой-то степени это его альтер эго, диалог с собой.

— Как вы работали над образом?

— Мы все время в работе. Даже когда спектакль уже готов. Я, например, еще в процессе завершения внешнего образа своей героини. Костюмы делает прекрасный модельер Игорь Чапурин, но, помимо его работы, необходимо прибавить что-то свое. Иногда бывает от внутреннего к внешнему, иногда — наоборот.

Сначала собираешь внешнюю оболочку: вытащишь прядь из прически, добавишь украшение, потом влезаешь в нее как в костюм, находишь нужную пластику, дыхание, движение и характер персонажа. Он же и во внешности проявляется.

— Если говорить непосредственно о Дягилеве, что лично вас цепляет в его фигуре?

— Он одиозная и, безусловно, грандиозная фигура. В истории балета Дягилев стал большим двигателем, взрастил плеяду звезд: танцоров, художников, композиторов, хореографов. Его проекты сильно повлияли на моду. И, конечно же, он влюбил весь мир в русский балет.

«Я воспитана в парадигме, что на сцене надо умереть»

— Какие сейчас требования к балеринам в Большом театре — вес, возраст?

— Когда я поступала в училище, великая балерина Ольга Лепешинская держала мои маленькие ручки в своих и говорила: «Ты такая музыкальная, такая артистичная». Это был один из основных критериев для артиста балета.

Но с появлением Сильви Гиллем и ее знаменитых «сикс оклок» — арабесков к маленьким балеринам применяются требования, как к гимнасткам.

При поступлении в училище мы проходили строжайшую медицинскую комиссию. Нас измеряли досконально, почти как лошадей. Сантиметром замеряли расстояние от локтя до запястья. Таким образом высчитывалась тенденция роста.

Понятно, что в 10 лет нельзя на 100% знать, кто у тебя вдруг вымахает. Но такие замеры проводились. Раньше требования к росту были строже. Сейчас, на радость большому количеству талантливых детей, которые становятся впоследствии прекрасными артистами, эти критерии наконец-то изменились. И мы можем наблюдать как высоких девушек, так и миниатюрных.

Театр — это живой организм, у него тоже есть эпохи и вехи. Я попала в такой промежуток времени, когда все были должны пройти через кордебалет. Даже самые лучшие на выпуске. У меня был красный диплом, и я перетанцевала все. Как говорится, была даже 33-м лебедем у пруда.

Например, в «Дочери фараона» у меня было чуть ли не восемь выходов. Помимо танцевальных партий, я выносила какие-то кувшины. И это была обязательная школа. Даже когда ты получала сольные партии и даже заглавные, тебя никто не снимал с обязательной работы в кордебалете. Все было жестче.

Сейчас другое время. Я это не осуждаю, а показываю разницу. Молодежи зачастую дают возможность почти моментально стать солистами. А кто-то вообще и дня не простоял в кордебалете.

Дети разные, этика разная. Это заметно и в образовании. Мы можем наблюдать тенденцию к очень щадящему подходу в обучении. Но дело в том, что у нас очень много сопряжено с физическим риском. Нужна концентрация и сильнейшая мобилизация. Нет времени на танцы с бубнами. Должна быть жесткость и дисциплинированность. На мой взгляд, балет — это всегда за пределами себя и своих возможностей. Здесь сложно мягко уговаривать ученика совершить что-то экстраординарное.

Я сейчас много работаю с молодежью и могу сказать, что они бережнее относятся к себе и своему телу. Что, на мой взгляд, здорово. Я, например, воспитана в парадигме, что на сцене надо умереть, умыться кровью и продолжить танцевать, пока нога не оторвалась. Среди молодых тоже уже есть ребята с титановыми коленями, которые танцуют каждый спектакль на пределе. Но при этом есть и те, кто спокойно отказывается от постановок, когда начинает болеть нога. И это нормально.

Для меня, для нашего поколения, это было немыслимо. В первую очередь с ментальной точки зрения. Нельзя себя жалеть. Наша молодежь стала внимательнее к себе. И мне это нравится. Они очень любят балет, но и себя тоже. Я долго шла к этому прямо через терапию. Потому что ежедневное насилие над собой сильно отражается на твоей личности.

«Если артист балета проснулся и у него ничего не болит, значит, он умер»

— Есть же и конкуренция внутри труппы. Это миф или реальность?

— А как ее может не быть? Здесь лучшие из лучших. Особенно если мы говорим про Большой театр. Здесь высочайшая конкуренция. И в том числе с самим собой. Например, вчера я скрутила пять пируэтов, а сегодня, если скручу два, мир не рухнет, но для меня это будет провал.

Если вы спрашиваете, кладут ли стекла в пуанты, то нет. Мы настолько заняты собой, так загружены, что некогда думать о кознях. Это возможно только от безделья. Я слышала легенды о личных разборках, если кавалера не поделили, но не более.

Никто не может нас разгадать, наш мир. С одной стороны, мы глотку друг другу перегрызем, не в прямом смысле, а как гончие перед забегом. Но при этом мы стая. И когда что-то происходит, у нас срабатывает интуитивная команда «сомкнуть щиты». Мы заботимся друг о друге.

Это безумный микс, в котором уживаются во многом противоречащие друг другу вещи. Мы конкуренты, но при этом товарищи. Нас объединяет титанический труд. Все причастны к чему-то красивому и сложному. Мы приверженцы одного ордена.

Со стороны артисты балета могут казаться высокомерными. Но чаще всего это от жуткой усталости и требовательности. Эти люди постоянно попирают законы физики. Это может давать ощущение, что ты немножко сверхчеловек.

Мы требовательны к другим, но к себе — в разы больше. И сколько бы фильмов о балете я ни смотрела, как мне кажется, никто так ничего и не понял. Мы остаемся непознанными созданиями.

Балет — это микс и синтез сумасшедших физических нагрузок и достижений, таких же, как в спорте. Только спортсмены выходят на соревнования во много крат реже, чем мы на сцену. А сцена — это то же самое соревнование.

У нас есть такая присказка — если артист балета проснулся и у него ничего не болит, значит, он умер. Это, конечно, очень смешно, но абсолютно верно.

При этом в балете необыкновенно важна драматическая составляющая. Ты должен своей энергией зарядить весь зал. Это очень сложная профессия.

Ты все время проводишь какие-то математические расчеты собственной траектории, должен помнить балетный текст, в котором просто феноменальное количество движений. Ты должен определить себя в пространстве, слушать музыку.

А теперь добавьте сюда человеческий фактор. Сегодня, например, твой партнер встал не туда, ты не выспалась, поругалась с мужем, на сцене появилось скользкое пятно, в зале кто-то что-то крикнул, твой костюм почему-то не нашли и приходится танцевать в чужом, а он неудобен. И, конечно, постоянно стертые в кровь ноги и ноющее от старых травм тело. Но каждый спектакль — колоссальное удовольствие. Да, может быть, это такой синдром Бога. Ты творец. От такого невозможно отказаться. Это чистая магия.

— Можете ли вы представить себя вне сцены?

— Прекрасно понимаю, что это может произойти довольно скоро. Балет — это искусство молодых, но я хочу выходить на сцену, сколько это будет возможно. У меня сейчас постепенно меняется амплуа в театре. Из активных, техничных, прыжковых, вращательных главных партий я перехожу в более драматические. Это может продлить мою сценическую жизнь.

— В каком возрасте заканчивается балетная карьера?

— По-разному. Официально я уже могу оформить пенсию. У солистов выслуга лет происходит через 15 лет. Но в основном все работают примерно до 40. Тело изнашивается. Мы, как говорится, берем у себя взаймы из будущего. Могу сравнить нас с гоночными машинами. После заезда болид идет на списание, потому что его используют на максимум. Также и мы используем свои тела. Со временем это сказывается. Природу не обманешь: эластичность мышц уходит, подвижность суставов меняется. Раньше я крутила 32 фуэте на столе в спектакле «Утраченные иллюзии». А сейчас даже подумать об этом страшно.

— Если бы можно было выделить одну самую трудную вещь в профессии балерины, что бы вы назвали?

— Для меня это справиться с давлением, напряжением, завышенными требованиями к себе. Обычно в репетиционном зале мы на 100% готовы. Но почему же на сцене у нас не всегда все получается? Часто мы воруем у себя успех нервами и сомнениями. Это на самом деле применимо не только к балету, но и к жизни.

«Григорович был абсолютным гением»

— Вы танцевали в балетах Юрия Григоровича. В чем особенность его хореографии?

— Он много внимания уделял не только танцевальным движениям, но и драматической составляющей. У него очень яркие хореографические образы для каждого персонажа. Он создавал спектакли — символы на вечные темы. «Спартак» — это триумф человеческого духа, «Иван Грозный» — про вечную борьбу и диалог с Богом. «Легенда о любви» — о жертвенности и силе человеческих чувств. Григоровича невозможно с кем-то спутать. Это целая эпоха в истории балета и неотъемлемая часть Большого театра.

— О нем всегда говорили не только как о балетном гении, но и как о человеке с непростым характером. Были ли вы с ним лично знакомы? Испытали ли вы на себе эту черту его личности?

— Я была знакома с Юрием Николаевичем. На днях вела церемонию вручения балетной премии «Бенуа де ла Данс», которую он как раз учредил. Когда я была юной, мы с ним встречались в Париже. Как раз на концерте «Бенуа де ла Данс» и провели несколько дней вместе.

А потом, когда я выросла, виделись уже в театре. Оказывается, он запомнил меня. Хотя это было много лет назад. А насчет сложного характера… Послушайте, я не знаю ни одного гения с легким характером. Мне кажется, такие люди себе не принадлежат. Они постоянно в потоке. У них, к сожалению, не всегда есть возможность на эмпатию или что-то еще.

Конечно, он был очень строгим. При нем все каменели и держали спинку. Но это скорее от невероятного уважения. Жесткий, очень требовательный — да, но он сам мог до последнего сидеть на репетициях или выставлять свет на собственных спектаклях, потому что это было для него категорически важно. И он был абсолютно прав, потому что декорации Вирсаладзе надо правильно светить. Иначе их можно просто уничтожить. У него были такие цепкие, крючковатые руки. Он все время ими что-то показывал. Григорович был абсолютным гением.

«Не все это могут выдержать»

— Как вы относитесь к Николаю Цискаридзе?

— Я успела поработать с Николаем Максимовичем. Я застала его на сцене и занималась у него в классе в театре. Он меня тоже хорошо знает, помнит с детства. Мне кажется, сейчас он очень удачный и успешный руководитель Вагановского училища и хороший педагог. Это я могу сказать на собственной шкуре. Он воспитал целую плеяду звезд, как раз и Дениса Родькина.

Николай Максимович бывает резким. И не все это могут выдержать. Хотя детей он на самом деле обожает. Я очень рада, что у нас сейчас такие руководители. И что Светлана Захарова возглавила Московскую академию хореографии. Она умело использует свои ресурсы для привлечения внимания, для решения важных вопросов. Как и Николай Максимович. Я знаю, первое, что он сделал, это ремонт в общежитии.

Для этого мало быть харизматичным артистом. Надо заработать себе имя, а потом умело его использовать, чтобы быть вхожим во многие круги, иметь возможность обратиться с просьбой, чтобы ее удовлетворили.

— А с Анастасией Волочковой вы знакомы?

— Я впервые увидела Анастасию Юрьевну в составе Мариинского театра. Она была хороша собой. Потом, конечно же, застала ее в Большом, буквально перед скандалом с увольнением. Она была балериной, но сейчас скорее эстрадная звезда.

Это все здорово, только не имеет никакого отношения к балету. Она заняла свою удивительную нишу. В ней больше никого нет, и думаю, что вряд ли появится. Анастасия Юрьевна счастлива. В таком формате это безобидно. Но на сцене академического театра такое было бы невозможно.

Как Меськова попала в кино

— Что вас привело в кино: желание сменить амплуа или просто случай?

— Первый раз я оказалась в кино в шесть лет. Это была моя первая главная роль в музыкальном фильме «Балерина».

— Как символично!

— Причем там был невероятный отбор. Раньше же в кино буквально искали артистов по городам и селам. Это сейчас мы все лежим у кастинг-директоров на столе. Я к тому моменту была довольно известна благодаря победе в программе «Утренняя звезда», поэтому меня позвали на пробы и утвердили. Мы выпустили фильм примерно через год, возили по фестивалям. Он был отмечен наградами и призами, и я тоже.

Так я оказалась на кинофестивале в Артеке, где познакомилась с Владимиром Грамматиковым, который на тот момент по всей стране искал девочку на роль Сары Кру в фильме «Маленькая принцесса». Это была роль мечты.

Он меня пригласил на пробы. Ходят слухи, что они просмотрели 2000 девочек. За эту роль у меня несколько престижных кинонаград, включая «Золотую жемчужину» «Кинотавра», приз Веры Холодной и Большую золотую медаль московского Международного фестиваля детских и юношеских фильмов.

В период активной учебы в хореографическом училище тоже было много предложений. Пришлось выбирать: либо я хожу по пробам и снимаюсь в кино, либо получаю профессию. На какое-то время я посвятила себя исключительно балету. Я участвовала в конкурсах, получала призы и даже выиграла Гран-при на Венском конкурсе балета. А потом снова возникло кино. Но это уже было в эпоху театра. Я как раз ушла в декрет, мне было 20 лет, и тогда снялась в фильме «Аврора».

— В детстве не было мыслей стать драматической актрисой, а не балериной?

— Были, конечно.

— И как вы сделали этот выбор?

— Мама помогла. Она сказала: «Доча, я тебя уверяю, ты сможешь быть и тем и тем». Она мне пообещала. Так и случилось. Раньше считалось, что артист балета должен быть только артистом балета. Но сейчас можно совмещать профессии, и никто не будет это порицать.

Во все времена, когда штормило лично меня, страну, весь мир, театр продолжал работать. Вы не поверите, но во время коронавируса мы буквально через месяц вышли к зрителям. Да, разрешалось всего 25% зала. Но у меня было дело, и оно меня кормило. Когда в руках есть профессия, ей можно пользоваться везде. Балет — это искусство, не требующее перевода.

Актерская карьера, особенно кинокарьера, непостоянна. Ты ждешь кастинга, звонков, находишься в зависимой позиции. У тебя нет никакой стабильности. Так я могла бы просто сидеть и ждать. Вместо этого у меня ежедневная, активная, очень успешная карьера в театре. И иногда в мою жизнь приходят прекрасные кинопроекты.

— Есть ли роль, за которую вам было неловко? Например, в «Сладкой жизни»?

— Нет, «Сладкая жизнь» принесла мне большую популярность. Можно сказать, это был мой второй киноренессанс. К тому же это хорошая и смелая актерская работа. Проект «Сладкая жизнь» стал первым сериалом такого плана, где открыто говорили об изменах и сексе. У нас была потрясающая команда. Сериал подарил мне лучшую подругу Машу Шумакову. Мы дружим и с нашим режиссером Андреем Джунковским.

Я наконец-то почувствовала уверенность в своих актерских решениях. И благодарна создателям, что мы несколько изменили мою героиню Юлю. Изначально она была такой однобокой, без принципов. Но мы ее очеловечили, нашли больные точки и раны. Наша задача была подключить зрителей к сопереживанию. Персонаж не может быть плоским, он должен проявляться разными гранями.

Я не могу представить себя без «Сладкой жизни» или, например, без «Троцкого». Первая сцена может считаться провокационной. Мне пришлось обнажиться, а потом увидеть себя на большом экране. Это было настолько важно для меня, как для женщины, которая в тот момент только родила ребенка. Я не испугалась, не расстроилась, а наоборот, порадовалась, что этот момент остался в кино.

«Мечтала сыграть у Ларса фон Триера, чтобы по сюжету пальцы себе отрезать или что-то такое»

Единственное, что мне пришло с жизненным опытом, и в том числе актерским, — если можно не браться за какие-то страшные истории, то лучше не делать этого. Мы сильно подключаемся к героям, к их энергиям, мыслям, событиям. Частичка сыгранного остается в тебе навсегда. В этом смысле надо внимательнее выбирать роли.

Раньше я хваталась за любую работу. Маньячки, детоубийцы, мечтала сыграть у Ларса фон Триера, чтобы по сюжету пальцы себе отрезать или что-то такое. Но сейчас я понимаю — надо стремиться к светлому. В мире и так достаточно зла, чтобы еще смотреть фильмы про маньяков.

Когда я снималась у Рэйфа Файнса в картине «Нуреев. Белый ворон», мы рассуждали с ним о целесообразности таких неоднозначных персонажей. Например, в «Списке Шиндлера» он сыграл офицера СС Амона Гёте, который лично убил более 500 заключенных концлагеря. А в «Красном драконе» — маньяка-убийцу. Такие роли не проходят бесследно. Они оставляют отпечаток на самом актере.

«Думала, что 40 выглядят более угрожающе. Но это совсем не так»

— У вас двое прекрасных сыновей. Как вы приводили себя в форму после беременности и родов? Сколько времени на это дают балерине?

— Мы очень быстро уходим на больничный по беременности, потому что не можем продолжать работу до официального декрета. Со старшим сыном я умудрилась пропустить всего один сезон. Мне так хотелось работать, я боялась упустить какой-то шанс. С младшим я сидела намного дольше, где-то два года. Но дело было не в восстановлении тела. Мне очень понравилось жить.

Конечно, в балете тебе постоянно кто-то дышит в затылок. Но ко второй беременности у меня была некая несгораемая сумма. На тот момент я была первой солисткой и понимала, что выйду на свою ставку. Еще и кино какое-то случалось.

— Как быстро после родов вы встали к станку, стали делать какие-то упражнения?

— Раскрою секрет. Если меня туда не поставить, я сама к нему не подойду. Никогда не любила классы, но всегда хотела танцевать. Когда меня в восемь лет взяли в хореографическое училище и поставили носом к станку и на восемь счетов надо было в сторону делать «батман тандю» на протяжении часа, весь мой внутренний мир страшно бунтовал. Во время декретов я занималась йогой и много ходила. Здесь очень важен позитивный настрой во всем. Особенно когда речь идет об отношении к себе.

— Через месяц вы отмечаете юбилей, 40 лет. С какими эмоциями вы подходите к этой дате?

— Есть ощущение, что я стала чуть-чуть лучше понимать жизнь. Говорю за себя, это невероятно классный возраст, ощущение своей женственности, призвания и признания. У меня стал более положительным взгляд на жизнь, на все происшествия, появилось больше доверия к миру. Я почему-то думала, что 40 выглядят более угрожающе. Но это совсем не так.

Читайте также:

«Русская культура живет»: что известно о балете «Дягилев», почему актуален

«Символ русской культуры за рубежом»: Родькин высказался о Дягилеве

Чапурин объяснил, почему его выбрали дизайнером для постановки «Дягилев»