Сегодня Олегу Николаевичу Ефремову исполнилось бы ровно 90 лет. Трудно представить его в этом возрасте, и уж совсем невозможно — не только участником, но и свидетелем, наблюдателем сегодняшней жизни. Ефремов, подписывающий петиции за или против чего бы то ни было, заседающий в президентском совете по культуре, получающий ордена, дающий интервью... Этого просто не может быть: он ушёл вместе со своей эпохой, теперешние «Современник» и МХТ имеют отдалённое отношение к театрам, которые он создавал и пытался перестроить. Да и его человеческий масштаб несопоставим с нынешней суетой: битый начальством, притиравшийся к обстоятельствам, ломаный-переломанный, но всё же не сломавшийся, он был порождением великой эпохи и великого культурного проекта. Ефремова-режиссёра вела идея: он был рыцарем десталинизации, сценической правды, возрождения Художественного театра, возвращения к принципам Станиславского. Работа для публики, строительство популярного, востребованного зрителями театра никогда не занимали его сами по себе, это было лишь приложение к чему-то большему. Трагедия последних ефремовских лет состояла в том, что большее расплылось, стало эфемерным, и он не понимал, для чего стоит жить и работать.
Ощущение, которое оставляли разговоры с Ефремовым этой поры, непередаваемо: огромный человек, титан, и вместе с тем — какая-то великая, напоминающая о космосе пустота, которая того и гляди засосёт и тебя... В его ранние времена, когда он создавал «Современник» и пытался возродить МХАТ, всё было по-другому.
О том, как рыдал молодой Ефремов, когда его не взяли в Художественный театр, известно со слов других людей. (В первую труппу страны прежде всего принимали не блиставших талантами детей мхатовских корифеев.) Начинающий актёр Центрального детского театра, он до хрипоты спорил с Эфросом, у которого репетировал. Бывало, что из-за этого репетиция так и не начиналась. Он был прирождённым лидером и на роль Деточкина в «Берегись автомобиля» не прошёл потому, что напоминал «волка в овечьей шкуре». Вокруг молодого Ефремова всегда собирались люди, и лидером студии, из которой позже вырос «Современник», мог стать только он. И возглавить деградировавший, разбухший, скатившийся бог знает куда МХАТ времени коллективного руководства мог только Ефремов — театральный вождь, создатель «Современника», «коренной» мхатовский человек.
Формально он шёл от победы к победе. Три Государственные премии СССР, две — РФ, народный артист, Герой Соцтруда, всенародный любимец, главный режиссёр Художественного театра — куда уж больше? Но к моменту его ухода во МХАТ «Современник» начинал задыхаться. Время стало другим, поколение «оттепели», на волне которой он возник, себя исчерпало, и Галина Волчек строила другой, внеидеологический театр. А реформировать МХАТ Ефремов так и не сумел: сперва выкроил в нём собственное поле, со своими артистами, потом способствовал тому, что театр разделился на две части. Но и в его части так и не начала биться новая, живая жизнь. К этому времени Ефремов слишком устал. Общественной, эстетической идеи, вокруг которой он мог бы построить новый театр, у него больше не было.
Всё расставил по своим местам рынок. Сейчас МХТ — отличный коммерческий театр, высококлассный и многообразный, открытый и для художественных поисков, и для того, что понятно широкой публике. Труппа избавилась от балласта, в МХТ пришли отличные режиссёры — и так ли важно, что театр больше не видит себя миссией, храмом, кафедрой, учителем жизни? Разве жизнь — не миссия, разве не миссия хорошая работа? Но для Ефремова это было бы мелко. Он вырос в другое время, жил идеями иной эпохи — и ушёл, когда та окончательно стала прошлым.
